Ну а наказанием для меня этот муж полагает смерть. Хорошо. Какое же наказание, о
мужи афиняне, должен я положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Так какое
же? Чему по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то,
что ни с того ни с сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не
старался ни о чем таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни о
домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в стратеги, ни о том, чтобы
руководить народом; вообще не участвовал ни в управлении, ни в заговорах, ни в
восстаниях, какие бывают в нашем городе, считая с себя, право же, слишком
порядочным человеком, чтобы оставаться целым, участвуя во всем этом; за то, что
я не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а шел туда,
где мог частным образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние,
стараясь убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе
самом, - как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также и о
том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем прочем таким
же образом. Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым? Чего-нибудь хорошего, о
мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого
хорошего, что бы для меня подходило. Что же подходит для человека заслуженного и
в то же время бедного, который нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для
подобного человека, о мужи афиняне, нет ничего более подходящего, как получать
даровой обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше,
нежели для того из вас, кто одержал победу в Олимпии верхом, или на паре, или на
тройке, потому что такой человек старается ч о том, чтобы вы казались
счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и он не нуждается в
даровом пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен назначить себе что-нибудь
мною заслуженное, то вот я что себе назначаю - даровой обед в Пританее.
Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высокомерию, как говорил о
просьбах со слезами и с коленопреклонениями; но это не так, афиняне, а скорее
дело вот в чем: сам-то я убежден в том, что ни одного человека не обижаю
сознательно, но убедить в этом вас я не могу, потому что мало времени беседовали
мы друг с другом; в самом деле, мне думается, что вы бы убедились, если бы у
вас, как у других людей , существовал закон решать дело о смертной казни в
течение не одного дня, а нескольких; а теперь не так-то это легко - в малое
время снимать с себя великие клеветы. Ну так вот, убежденный в том, что я не
обижаю ни одного человека, ни в каком случае не стану я обижать самого себя,
говорить о себе самом, что я достоин чего - нибудь нехорошего, и назначать себе
наказание. С какой стати? Из страха подвергнуться тому, чего требует для меня
Мелет и о чем, повторяю еще раз, я не знаю, хорошо это или дурно? Так вот вместо
этого я выберу и назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю
наверное, что это - зло? Вечное заточение? Но ради чего стал бы я жить в тюрьме
рабом Одиннадцати, постоянно меняющейся власти? Денежную пеню и быть в
заключении, пока не уплачу? Но для меня это то же, что вечное заточение, потому
что мне не из чего уплатить.
В таком случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня,
пожалуй, охотно присудите. Сильно бы, однако, должен был я трусить, если бы
растерялся настолько, что не мог бы сообразить вот чего: вы, собственные мои
сограждане, не были в состоянии вынести мое присутствие и слова мои оказались
для вас слишком тяжелыми и невыносимыми, так что вы ищете теперь, как бы от них
отделаться; ну а другие легко их вынесут? Никоим образом, афиняне.