- Работать надо лучше!
От подобного хамства Павел Игнатьевич пришел наконец в себя и уже открыл было рот, чтобы посулить вошедшему пятнадцать суток, но поглядел ему в глаза - и раздумал. Что-то в выражении этих глаз остановило его.
- Сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня! - пояснил свою мысль гражданин и, положив пудовые руки на плечи Бушуйскому, крикнул ему в ухо, как глухому: - Превратим наш район в образцовый!
Про начальника ДЭЗ-13 надо сказать, что его отличала сообразительность. Не подвела она и на этот раз. "Вот так влип,- подумал он.- Типичный сумасшедший. Мамочки родные!"
- Превратим, превратим...- мягко, чтобы не раздражать гражданина-горемыку, согласился Бушуйский, мечтая, однако, не о превращении района в образцовый, а совсем напротив - о валидоле или, в крайнем случае, рюмке коньячку.
Совершенно удовлетворенный ответом, гражданин-горемыка широко улыбнулся: губы его растянулись, как эспандер, и встали на свои места. Он крепко пожал Павлу Игнатьевичу руку, после чего она сразу отнялась, шагнул к двери, но вдруг, к ужасу хозяина квартиры, обернулся:
- Дали слово - выполним?
- Выполним, выполним,- немедленно заверил Бушуйский, осторожно заглядывая в лучезарные глаза сумасшедшего.
- Экономьте электроэнергию,- напомнил на прощанье гражданин, погасил свет в прихожей и ушел.
Заперев дверь, Бушуйский бросился к телефону. "Предупредить милицию,думал он, пытаясь попасть пальцем в отверстие диска,- а то этот может дел натворить..."
Но и тут сообразительность не оставила его.
"Стоп-стоп... А что я скажу?" И от мысли, что хотел нажаловаться на человека, посоветовавшего работать лучше, чем вчера, Бушуйский даже поежился. Торопливо нажав на рычаг, мудрый начальник ДЭЗ-13 потрусил к постели.
"Надо же,- угревшись под одеялом, философски вздохнул он минуту спустя,- вот так жил человек, жил,- и вдруг тронулся... Эх, жисть-жестянка!" И, исполненный сладкого чувства собственной полноценности, владыка погрузился в теплую тину дремы.
Город просыпался.
Дома, как огромные корабли, вплывали в серый день. Уже выходили из подъездов люди, открывали зонты, поднимали воротники плащей и, выдохнув, ныряли в сырую непогодь. Десятками забивались они на островок суши под козырьком остановки и там тянули шеи, с надеждой вглядываясь в даль...
Один из стоявших на остановке сильно выделялся среди прочих граждан. Во-первых, ростом. Там, где у граждан были шляпы, у этого была грудь. Чудовищных размеров детина сутулился и пригибал голову, чтобы уместиться под козырьком. Ни плаща, ни зонта у детины не имелось, а выглядел он так, словно только что оделся в секции уцененных товаров.
Вел он себя тоже странно, а именно: всем, радостно улыбаясь, говорил "доброе утро, товарищи", за что и получил от товарищей несколько неприязненных взглядов в упор. Товарищи имели об этом утре отдельное мнение.
Автобус не шел. Во время, свободное от разглядывания пустого горизонта, люди начали коситься на соседей, оценивая их конкурентоспособность. На высоченного гражданина смотрели с персональной ненавистью, и на лице у него медленно проступало недоумение, говорившее о том, что гражданин впервые попал утром на остановку.
Из-за поворота выполз автобус, грязный, как Земля за пять дней до первого выходного. Когда служивый люд заметался по лужам, гражданин еще раз всех удивил, предложив пропустить вперед женщин, но уж не тут-то было! Демонстрируя силу масс, его молча пихнули в спину, стиснули с боков, оттерли в сторону, повозили лицом по стеклу и с криком "э-эх!" внесли в автобусное чрево; и двери со скрежетом закрылись у него за спиной.
Человек с плаката, согнувшись в три погибели, трясся в полутемном автобусе.