Доминик без комментариев (да и вряд ли он был способен что-то нормально сказать) вышел с Эдом через входные турникеты, пока Беллами заворачивал необходимое количество вина в пакет.
В такси на Доминика напали сразу четыре руки, и он потерял сознание на некоторое время. Он ощущал каждое касание, куда-то шёл, не желая открывать глаза, а когда очнулся, заставив себя посмотреть, его уже затащили в комнату и прижали к стене.
Даже в таком состоянии мистер Беллами открывал вино с ювелирной чёткостью, орудуя штопором даже без света. Кино перестало быть шатким, когда он сел на пол с бутылкой, наблюдая, как уже через пару минут высветленный молодой человек вжимает в свою шею чужие губы и падает на кровать. Он смотрел и смотрел, как два бледных вещества сплетаются на тёмном одеяле, как одно уступает, чтобы другое могло позировать вдоволь, стягивая последнюю одежду.
Доминику и самому стало жарко. Он стащил с себя байку и футболку, оставшись на полу в расстёгнутых джинсах, и снова выпил.
Ещё немного, и тело Эдварда всё стало блестящим и влажным от испарины, а глаза совсем хрустальными. Руки мистера Беллами совершенно не щадили его, в своей любимой манере гладили и ласкали, так точно и умело, будто делали это на протяжении как минимум пары жизней. Они оба, бледные, стройные, Эдвард на коленях у своего бога. Вся грудная клетка пылала и ныла от беспощадности сжирающего заживо пламени. К тому же, мистер Беллами вдруг был внутри него, глубоко, резко, сильно, и Доминик знал, знал, каково это. Казалось, что Эдвард вот-вот потеряет сознание от невероятности происходящего; натуральный пассив, для мистера Беллами он был идеальным.
Ревность выдернула его из дымки, спасавшей всё это время. Он перебрался на кровать, упал, отодрал мистера Беллами от бледной шеи и кусал его губы, пока тот позволял, не отвечая на поцелуи как и обычно, вскоре и вовсе со стоном оттянул Эдварда от себя и перетащил его поближе, словно игрушку, и уложил на спину, снова погружаясь в него с невыносимой резкостью и страстью, и получал такие восторженные вскрики в ответ, каких Доминик, наверное, не давал ему никогда.
На секунду мистер Беллами приподнялся, покидая так восторженно принимавшее его тело, и заскользил губами по всей его поверхности, лаская кожу ног пальцами. Жгучая ревность заставила Доминика встать на колени и шептать что-то, умолять, как никогда и никого прежде, и тоже скользить, целовать спину, плечи и шею, слышать низкий, грязный шепоток:
– Пристраивайтесь сзади, – и смех.
Не обладая особыми умениями прелюбодействовать в таком состоянии, он лишь завидовал стонущему от горячего рта Эдварду и пытался не облажаться слишком сильно.
Мистер Беллами всегда был безумно красив, строен, бледен, гладок, как фарфоровая статуэтка, и вцепиться в его бока было так приятно.
Начав двигаться, Доминик уже не мог остановиться, пытался быть тихим, кусал в шею, потому что не мог, не смел прервать эту акапеллу стонов, всхлипов Эдварда, словно вспышек струн, и тихое гудение альта. От осознания позволенного ему этой ночью, возможно, словно подкупая его, чтобы он позволил своему мистеру Беллами вступить в жёсткую игру с его бывшим лучшим другом, Доминик задыхался, и, наконец, не выдержал и застонал, как обычно, громко и откровенно, будто заявляя свои права. Мистер Беллами тут же вторил ему по инстинкту, который они успели установить, обратной связи, как бы ни хотелось её разрушить, своим чудным голосом, неизменным мычанием и откровенным шумным вздохом.
Мистер Беллами был раем. Раем внутри, снаружи, рядом.
Теряя ощущение времени, он погружался в это чувство плотного, горячего контроля чужого тела над собой; один вздох подающего партнёра — искры удовольствия в разуме получающего.
– Тише, тише, – вдруг простонал мистер Беллами, кивая на Эдварда, который был почти без сознания от удовольствия. Беллами хотел замедлиться, но Доминик мешал ему исполнить своё намерение.
– Вперёд, – приказал он, и Доминик поспешно покинул его тело, омут горечи и наслаждения, чтобы сесть перед Эдвардом, который всё ещё сидел на коленях у того, кого желал больше всего на свете. Он не был соперником – скорее братом; Эдвард улыбнулся Доминику ласково, проводя рукой по его волосам, а после вскрикнул от беспощадной хватки на своих бёдрах и развращающих звучаний соприкасающейся кожи, от смущающего разум наслаждения и безумной одержимости, что блестела в его стеклянных глазах. Он был одержим Беллами, и Доминик понял – он сам тоже. Он впился в губы Эдварда поцелуем, лаская их обоих, пытаясь заживить все рваные раны этими ласками, вспоминая, как тесно было совсем недавно, как жарко и как хорошо внутри, внутри его мистера Беллами.
Одна ночь ничего не значит.
– Так, как ты и хотел, – горячо зашептал на ухо Эдварду Доминик, не забывая ласкать их обоих. – Чтобы он трахал тебя, пока ты не увидишь звёздное небо в тёмном потолке. Чтобы пользовался твоим телом, – он озвучивал всё происходящее с особым циничным наслаждением, – ускорялся и ебал тебя, пока ты не закричишь, как шлюха, – то и происходило; Эдвард громко вскрикнул, обхватывая мистера Беллами руками за шею, откидывая голову ему на плечо, цепляясь так сильно, будто боялся, что он вот-вот исчезнет, растворится вместе с дешёвым номером отеля где-то в одном из его бесконечных снов. Но этого, конечно же, не происходило. – Будешь терпеть грубость и принимать его в себя, снова и снова, ведь это всё, что приходило тебе в голову, – Доминик ухватился свободной рукой за бок Беллами, обнимая их и вжимая друг в друга невыносимо плотно, – пока ты слушал, как он читает лекции по семантике.
– Наклоняясь передо мной, потягиваясь, чтобы я мог видеть кожу поясницы, – громко продолжил Беллами, – и думать. Вот. Об. Этом, – он выделил каждое слово толчком, ловя согласные выкрики Эдварда и не в пример словам лаская нежно руками везде, где мог достать.
– Вы – чудовище, мистер Беллами, – выдохнул со всхлипом Эдвард. Он хотел добавить ещё что-то, лихорадочно шептал про своё украденное сердце, но так и не смог оформить отрывки мыслей в предложения.
Следы животного удовольствия на лице мистера Беллами, который умудрялся оставаться высокомерным и сдержанным даже в такой ситуации, поднимали волоски на шее Доминика, вызывали первобытный восторг. Он вколачивался в Эдварда так сильно, что повалил обоих и прижал к постели. Проникшись откровенными взглядами и эмоциями, Доминик ласково зашептал какие-то глупости Эдварду на ухо, поглаживая его кончиками пальцев по шее, зарываясь в волосы и целуя там же, под ухом, где он и любил.
Доминик вскоре устал, но кончить так и не смог, оставляя Эдварда с последним ласковым поцелуем наедине с Беллами и чувствами, которые он всё ещё явно испытывал к нему. Его глаза были полны прозрачного обожания, на губах застыли множественные призрачные признания в любви и похвалы, вознесения мистера Беллами над любым другим мужчиной, когда-либо существовавшим, над Домиником и самим Эдвардом тоже.
Это будет долго.
Доминик отодвинулся и лёг рядом, наблюдая, как двигается мистер Беллами, как приподнимает Эдварда и сажает его к себе на колени снова, как пользуется им, не забывая покрывать его солёную шею поцелуями. Он не дал Эдварду ни единого поцелуя в губы, и это значило столь многое. Он начал целовать Доминика совсем недавно, но именно Доминик был последним, кого он целовал, и это грело ему душу, когда он, под тихие, изысканные стоны погрузился в неглубокий сон.