Плечи дрожат, зубы тоже. Не от страха. От переполненности. От…
Эмоциональное перегорание.
Эти нужные/нудные термины…
Его нить накаливания порвана. Связь с подачей энергии и сил не восстановить.
Стайлз всхлипывает. Он хочет к матери. Хочет к матери и к отцу.
Он хочет вернуться в то время, когда не нужно было заботиться обо всех этих сложных вещах, о правильно и неправильно, об отношениях с людьми, об ответственности…
Он хочет стать маленьким. Хочет вернуть своё детство.
До того как отец начал пить, чтобы заглушить душевную агонию от потери, а мать иногда забывала как его зовут.
Он хочет ворваться во входную дверь своего дома. Хочет тут же почувствовать запах свежего пирога со сливами, который мама любила готовить по воскресеньям.
Он хочет вбежать в кухню и броситься к ней в объятья. Хочет почувствовать её руки на своих волосах, и губы, что сцеловывают с его щёк соль и горечь из-за боли.
Он хочет рассказать ей всё. От начала до конца.
Хочет сказать о том, как они со Скоттом раздразнили большую собаку, что была на привязи. Хочет рассказать, что цепь оказалась длиннее, чем они думали. Хочет рассказать, что убегая, он споткнулся и кубарем выкатился на тротуар.
Он хочет, чтобы она улыбнулась. Тепло и ласково. Чтобы сказала, что это научит его больше не дразнить собак, не проверив насколько коротка цепь.
Он хочет, чтобы его усадили на столешницу и обработали коленку. Чтобы наклеили пластырь. Цветной, с картинками.
Он хочет, чтобы, когда мама спросит, есть ли ещё что-нибудь, что он может ей рассказать, он мог ответить нет…
Потому что оборотней — нет.
Потому что недопонимая — нет.
Предательства — нет.
Сложных ситуаций — нет.
Потерь — нет.
И ошибок — нет.
Ответственности — нет.
И желания сдохнуть, потому что, Господи, Боже, блять, мой отец мёртв, а мой бывший парень, — которого я, похоже, всё ещё <d>что-то там</d> — неизвестно где, и это ещё беря во внимание то, что я тоже неизвестно где, а тот парень — да-да, тот бывший, чья семья сгорела, кстати, — был превращён в живой факел, духом, который поселился в моём теле, потому что я это позволил, после того как мой отец погиб, но никто его не спас, и я обвинил в этом того, кто был ближе, кто попался под руку, блять — нет.
Потому что ему семь. Он слизывает с пальцев сладкий сок от пирога и болтает ногами, сидя на слишком высоком стуле на кухне. На его коленке пластырь, а глаза постоянно бегают к часам на стене, отсчитывая время до прихода папы.
Потому что ему было семь… И у него была мать… И был отец… Не было ошибок и ответственности… Не было сложностей…
Потому что сейчас ему не семь.
У него нет отца и матери, но они есть в его сердце.
У него куча косяков за спиной и ещё больший груз ответственности. Так называемый ёбаный крест.
А он всё ещё посреди коридора. Правда, слёзы…
Кончились.
Шмыгнув носом, Стайлз поднимает голову и утирает глаза рукавом рубашки. Довольно скоро поднимается.
Ладно. Окей. Он выберется из этого дерьма. Выберется и позволит себе, наконец, сдохнуть. Получит, наконец, такую желанную толику заслуженного спокойствия.
Стянув клетчатую рубашку, он повязывает её на поясе и глубоко вдыхает. Выдыхает. Несколько десятков раз.
Он дышит.
Он убеждает себя, что «нереально». Что, если сдохнет, то и ладно. С кем не бывает.
Он убеждает себя, что не боится. Потому что видел многое, испытывал многое и боль… Да, это нестерпимо и невыносимо. Но это уже не то чем его можно напугать или удивить.
Он убеждает себя, что если выкарабкается, то это не страшно… Он убеждает себя, что не нужно бояться исправлять всё до конца. Что не нужно бояться возможных долгих разговоров, возможных выяснений отношений.
Не нужно бояться просить прощения. Даже если тебе не поверят, — ни в тебя, ни в твою искренность — не нужно бояться.
Он убеждает себя. Собирается с силами. На красивых губах расползается усмешка…
Повернув туда, откуда пришёл, Стайлз доходит до той самой двери. До того как появится хоть какой-то иррациональный страх, нажимает на ручку и толкает её.
— Уж думал, ты не дойдёшь…
Посреди комнаты он сам. Наглый взгляд, агрессивная поза и руки, переплетённые на груди.
Рядом с ним Дерек. Обычный, чистый и здоровый. В его руках пистолет.
Дуло приставлено к виску его отца. Джона Стилински.
— И? — Стайлз проводит рукой по волосам, вздыхает. Переводит глаза с себя, на оборотня, на шерифа, и снова на себя.
Он убеждает себя, что это сон. Убеждает, что отца тут быть не может, и Дерека тоже.
— Ты не удивлён?
— Нет, — его голос раздаётся будто из-под воды. После долгого молчания, как ни странно, звучит он всё же более-менее: не хрипло, не сорвано. — Чего ты хочешь?
— Поговорить. — Невинность в собственных глазах заставляет кулаки сжаться. Так и хочется хорошенько врезать Лису представшему в виде именно такой иллюзии. В виде его самого.
— Говори, — парень поджимает плечами и, закрыв дверь, опирается на неё лопатками.
— Ну, так неинтересно… — он обиженно дует губки, но в следующий момент уже ухмыляется. — А где же крики? Я, между прочем, поджёг твоего чудного оборванного щенка… А ещё неплохо развлёкся с ним… Теперь понятно, почему ты выбрал его. — дух косится на стоящего рядом мужчину и облизывается. Снова резко цепляет эмоции на лице Стайлза. Но их нет. Совсем.
— И что дальше? Все эти твои фразы… Ты думаешь, я не вижу за ними манипуляции? Ты смешон. Думаешь, если можешь запудрить мозги Дереку, то и со мной справиться? — Стайлз насмешливо приподнимает бровь. — Я всё вспомнил… Те вещи, которые ты наплёл ему про лицемерие, ужасный характер… Это был очень умный ход, однако. Ослабил его, поднял в нём чувство вины, чтобы он и не подумал нападать, сопротивляться. Но, ты так и не уяснил одну важную вещь. — парень качает головой и вздыхает. — Мы уже давно расстались, так что для меня это не имеет зна…
— Но ты до сих пор…
— Не. Имеет. Значения, — он лениво отталкивается от стены и зевает. Тело наливается какой-то нечеловеческой усталостью. — У тебя что-то ещё?
— Да. Я знал о твоём плане. С самого твоего первого срыва, с той самой первой панической атаки. И всё это время я водил тебя за нос. Наблюдал, развлекаясь, находясь в ожидании, что же ты предпримешь дальше… — парень ухмыляется, облизывается. — Это было увлекательно. Твоя личность — это нечто необыкновенное, поистине. Такой разносторонний, мм… Играть с тобой было одно удовольствие. — Лис скалится, в его глазах появляется что-то возвышенное и надменное.
Стайлз мельком, про себя, называет это синдромом «Бога головного мозга» и дёргается плечом. Он ничуть не удивлён. Ни тому, что его раскрыли, ни чужому огромному эго…
— И что? В конечном итоге, я добился своего. Теперь ты уже не можешь…
— О, ты ошибаешься, — он липко смеётся и делает шаг к двум фигурками застывших, неподвижных мужчин. Мягко проводит по волосам Дерека. Тот чуть прикрывает глаза, будто оживая и поддаваясь ласке, и Стайлз вздрагивает, чувствуя, как это необычно и сильно режет по сердцу. — Я всё ещё управляю всем, что происходит. И сейчас, я бы сказал, самый важный момент, который решит… В принципе, всё.
— Что ты имеешь в виду? — парень делает шаг вперёд и неосознанно напрягается. Глаза начинают бегать от оборотня к отцу, к Лису, снова по кругу. Всё это время он контролировал себя, держался на плаву мыслью, что всё не реально, но сейчас… Что-то перещёлкнуло. И всё пошло по наклонной.
В голове ещё мелькает мысль, что и сейчас дух контролирует не только застывшие впереди фигуры, но и его сознание тоже, однако, она слишком быстро рассыпается и исчезает. Он даже не успевает запомнить её.
Не дыша осматривает отца, стоящего на коленях. Тот в своей полицейской форме, спокоен, отстранён. Мальчишка смотрит в его лицо и пытается впитать каждую чёрточку, понимает, что отец ни капли не изменился…