Путешествие проходило в тишине. На ходу Итачи вытащил всё из кармана и принялся изучать его содержимое. Вроде всё на месте, только ключей нет. Он пошарил по сиденью рукой. Посмотрел, не забились ли они в стык от сиденья и спинки, на пол глянул. Он точно помнил, что положил их одними из первых. Паспорт мог забыть или деньги, потому что не всегда они нужны, когда за рулём, но не было ключей. Итачи хотел притормозить и подвести к обочине, чтобы получше поискать, как затрезвонил мобильник. Он мгновенно позабыл о брелке и схватился за телефон. Снова мама.
- Что, мам? – поспешно спросил он.
- Он успокоился, - ответила она. – Не могу до отца дозвониться. Наверно, снова весь день на совещании.
Совещания отца, особенно в командировках, отличались своей длительностью. Словно бы они с коллегами из других фирм во всех подробностях делились многолетним опытом, спорили, обсуждали и вносили новые предложения, потом тут же, не выходя из залов, пробовали эти предложения воплотить в жизнь. И всё это делалось при выключенной связи. Редко какое исключение могло заставить пожертвовать благом фирмы и отвлечь всё собрание единственным звонком. Папа только однажды так сделал, когда Саске кутил неделю. Фугаку в командировку – Саске к компании. Переживал за сына, коллег предупредил, а они навстречу пошли. Мама только раз ему позвонила и сообщила как можно короче, что пропажа сама явилась домой шатающейся походкой, после чего Итачи сам повёз его в больницу на капельницу. В тот раз брата чуть ли не откачивали. Пока лежал на койке, божился, что бросит, никогда больше на порог не пустит друзей, шваль всякую – так и сказал – и к ним не пойдёт. Но время успешно исправило его мнение, раскаяние обратило вспять. И через месяц Саске уже не помнил обещания, данного в порыве эмоций. В последствии орать начинал, если ему пытались напомнить. Мгновенно срывался и хлопал дверью, считая себя всеми преданным.
- Я уже еду, мам, - сообщил Итачи, - буду через полчаса, если не встану в пробку.
Умолчал, что мчался, как сумасшедший. В то же время телефон в руках держал. Знал, что технику безопасности нарушает, но не было времени думать о ней.
- Ты в клинику его отвезёшь? – догадалась мама.
- Давно должен был. Прости, мам, но я не могу молча наблюдать, как он бесится. Вдруг он на тебя руку поднимет. Папа не всегда бывает рядом.
- Давай подождём ещё немного.
- Чего ждать? Пока он сам себя не угробит?
- Один раз, Итачи. Дадим ему последний шанс. Он же держался почти месяц после твоего последнего визита.
- Ты говорила, он работать устроился до поступления, документы уже собрал и заявление оставил… - с сожалением Итачи чувствовал, как благополучие семьи ускользает сквозь пальцы.
- Он работал, - подтвердила мать, - до первой зарплаты.
Так всегда было. Саске нельзя было давать деньги в руки. Он быстро ощущал их лёгкость и мчался к товарищам, успешно помогающим ему торжественно шествовать к собственному концу.
- Нет, мам, - он покачал головой. – Всё, хватит. Я надеялся, он осознает, а у него воли никакой. Он же понимает, как закончит, если продолжать будет. Он не хочет умирать, я знаю. Надо просто помочь ему пересилить его болезнь.
- И поставить на учёт, - напомнила она.
- Если бы можно было по-другому. Но есть же ещё и частные клиники. И система взяток в ходу. Я постараюсь всё уладить без шума. Просто поверь мне.
Она долго молчала.
- Верю, Итачи.
С разъярённым парнем порой сложно справиться крепкому мужчине, не то что женщине, поэтому Итачи настаивал, чтобы мама всегда звонила. Он провёл с матерью много часов в убеждениях. Она не должна сама уговаривать Саске поехать в больницу. Он ведь мог неадекватно расценить её предложение и переступить хрупкую грань. Тогда бы пришлось навещать их обоих в больнице. И надеяться, что с мамой ничего серьёзного. Она прислушивалась к специалистам, читала соответствующую литературу. В таком состоянии Саске нельзя было перечить, чтобы он не затаил злобы. А злоба без тормозов – зрелище страшное.
Итачи положил трубку, а от угнетённости так и не избавился. Возможно ли вообще отвлечься от мыслей, от которых жутко становится. Стоит только подумать, как брат закончить может и наверняка закончит, если не принять срочных мер. Итачи намеревался сделать это. Он больше не будет слушать ничьих советов, просто засунет Саске в машину и отвезёт в клинику. Когда он так же на ходу полез за справочником, чтобы уже сейчас начать поиск, о ключах уже вовсе не помнил. Найдутся.
Дверь была заперта. Заперт общий вход, ключ от которого висел на потерянном брелке. Только знак на ветровом стекле беспрепятственно пропустил Итачи на территорию широкого двора. Усталый и несчастный, он заглушил двигатель и опустил на сложенные на руле руки голову. Не причесался даже за последние сутки ни разу. Столько бумаг оформлять пришлось, то и дело в чековую книжку заглядывать, беседовать с кучей людей, выслушивать их увещевания и раз за разом убеждать, что не нужна семье Учиха никакая официальность. Они понимали. Трудно не понять, почему никто не хочет попасть под наблюдение. А Саске сильно затянуло. Лечиться сколько времени, а потом ещё реабилитация на дому под контролем родственников. Это года на три, и то нет стопроцентной гарантии, что он однажды не сорвётся. Одно Итачи твёрдо уяснил: Саске нельзя держать деньги в руках. Дальнейшая его судьба вообще выглядела мрачной и обречённой. А заодно и судьба Итачи, которому до конца жизни придётся возиться с братом.
Он приподнял голову и чуть более осмысленно оглядел залитую солнцем улицу, знакомых соседей, знакомую стайку детишек, лазающую по оборудованной площадке. Весёлый смех и недовольные выговоры из-за красивой формочки для песка. Всё так мирно и уютно. Так, как Итачи хотел для себя и своей семьи. Для Саске хотел. А братишка сразу в «крутую» компанию подался. И никто истоков его тяги не видел. Хорошим же человеком был, в школе на отлично учился, в секции ходил, Универ начал… и тут покатилось по наклонной. И первого семестра не отучился, как его отчислили за постоянные прогулы. Итачи думал, это подростковое и скоро пройдёт, но чем дальше, тем сильнее Саске погружался в настоящие проблемы. Тогда Итачи вмешался, отца на откровенность вызвал, с матерью советовался. Только Саске не услышал ни единого слова старшего брата.
А теперь он сидит в запертой палате. Первая процедура ещё вчера прошла. Говорят, что успешно. Итачи видел Саске до неё, бледного, синего почти, с пеной у рта, и трясущегося, с требованиями кидающегося к врачам в сопровождении охраны. Он бы и стукнуть мог, на пол повалить, ногами попинать, но его живо усмиряли и приковывали к кровати. Саске злился, сопротивлялся. Итачи только раз довелось увидеть, но от этой картины он содрогнулся. Его даже в палату не пустили, сказали, что Саске если его увидит, злобу до конца жизни затаит и даже через десять лет может ножичком пырнуть, во всех подробностях припоминая этот день. У него и так повод уже был. Ведь это Итачи затащил его в клинику, пресёк общение с компанией, резко прервал кайф и вынудил биться от боли и слабости.
Итачи увидел Саске после процедуры, когда он спал. Выглядел таким беззащитным и маленьким, как в детстве. Итачи сидел возле его кроватки, когда Саске соплями давился и дышал через рот, а кожа огнём горела от температуры. Обычная болезнь, но Итачи сочувствовал, потому что сам знал, как это бывает. И он уже не считал себя маленьким, когда всё внимание должно обращаться на него одного. Маленьким оставался Саске. Он оставался им до сих пор, ибо только свою персону видел в лучах славы. И все остальные рождены только для того, чтобы наполнить окружающий его мир. Саске без труда вычеркнул бы из своего мира некоторых людей. Он бы вычеркнул Итачи одним из первых и никогда бы не вспомнил.
В очередной раз Итачи обыскал бардачок машины, сиденье, пол. И в очередной раз напрасно. Он забыл ключи дома или потерял их. Даже не помнил, когда мог их выронить – столько раз доставал из карманов документы. И не думал он о ключах и прочей мелочи. Всего лишь сменит замок на случай какой-нибудь неприятной неожиданности. Сегодня же позвонит в службу и оставит заявку. К вечеру должны приехать. Самое крайнее – завтра в обед.