И в мгновение ока Гарри метнулся обратно к проёму, который привёл его сюда.
Сзади доносились голоса, но в ушах шумело, и он не мог расслышать ни слова. А может, просто не хотел. Всё было так до боли глупо и до страшного смешно! А что он вообще хотел? На что надеялся? Зачем смел надеяться?
Ноги несли его в неизвестном направлении, желая, возможно, спрятать там, где никто его не найдёт. Не сразу, по крайней мере, ведь спрятаться от Дамблдора в его же собственном доме было чуть более чем невозможно. Спрятаться. Исчезнуть. На как можно большее время. Навсегда, желательно, но желательно — не значит реально. Хотелось домой — просто домой. Но проблема заключалась в том, что Гарри не знал, где был он, этот его дом. Хогвартс? Да, он был родным местом, но что делало его таким? Уж не понимание ли того, что там он не был ненормальным? Не потому ли, что именно там он впервые за долгое время почувствовал, что такое настоящее человеческое тепло, дружба, верность и преданность? Но был ли Хогвартс домом? И если нет, то что тогда? «Нора»? Но это был вовсе не его дом. Дом на площади Гриммо? Трижды нет. Так где же, где же был его дом? Куда ему так сильно хотелось?..
Все эти мысли кружили голову и будоражили сознание, затуманивали разум и притупляли чувства, и поэтому холод, внезапно охвативший всё его тело с ног до головы, Гарри ощутил не сразу, но когда всё-таки почувствовал… Это был странный холод. Своё захватническое наступление он начинал не как обычно, с кончиков пальцев, — холод распространялся из груди, из самого сердца… или души, кто знает, где она находилась, да и была ли она вообще. Холод — подозрительно знакомый и до ужаса пугающий. Холод, который преследовал его в кошмарах. Холод, который не приносил ничего, кроме несчастливых воспоминаний. Холод, который сопровождали уже начавшие отдаваться эхом в ушах отдалённые крики и… Это было странно. Подобного прежде ещё не случалось. Никогда раньше при приближении дементоров он не слышал голоса Дамблдора.
Он был грустным и безжизненным, и если бы не эти нотки грусти, практически незаметные, неуловимые, то можно было бы охарактеризовать его только одним словом — безэмоциональный. И это уже был бы не голос Альбуса просто потому, что его голос не смог бы звучать так. Никогда не смог бы. И не было ничего удивительного в том, что сейчас он чудился ему всё чётче и чётче — страшно было слышать подобное, и Гарри надеялся, что ему никогда и не придётся.
Эти размышления нисколько не помешали почти привычной реакции — рука сама собой, словно обрела собственную жизнь, потянулась к палочке, и уже в следующее мгновение с губ сорвались тихие, но уверенные слова: «Экспекто Патронум». Не возникало мыслей ни о том, откуда здесь, в Годриковой Впадине, в доме Ала, мог появиться дементор, ни о том, почему он так практически спокойно и хладнокровно от него избавлялся. Возможно, где-то глубоко в сознании всё же таилось понимание, что настоящего дементора здесь чисто теоретически, да и практически тоже быть не могло, а возможно сейчас все его мысли были заняты злостью, разочарованием и досадой, всё ещё обуревавшими его после разговора с Дамблдором и Гриндевальдом.
Всё, что произошло дальше, смешалось в неком безумном круговороте движений, фраз и звуков. Серебристо-белый олень, вырвавшись из кончика палочки и едва коснувшись копытами пола, моментально устремил взор на тёмную фигуру, пристроившуюся в дальнем углу, и беззвучно, но быстро помчался прямиком на дементора. В этот же момент позади послышалось едва различимое, но всё-таки слышимое «Чёрт бы всё это побрал!» Если бы у Гарри остались силы, он непременно усмехнулся бы, поскольку большего удивлений в голосе Гриндевальда он ещё не слышал ни разу до этого и навряд ли услышит в ближайшем обозримом будущем. Проследив за тем, как под натиском мощных ветвистых рогов дементор… нет, пародия на дементора путалась в изодранных полах собственного плаща, как гниющая рука, покрытая струпьями, лихорадочно хваталась за стену, пытаясь сохранить равновесие, как фигура в чёрном всё же споткнулась и упала, обратясь в нечто бесформенное и не поддававшееся никакому описанию, он обернулся и взглянул на Альбуса и Геллерта. Хмуро, исподлобья. И едва сдерживая рвавшиеся наружу обиду и негодование. Какого чёрта им надо было? Чего они хотели? Зачем? Особенно сейчас — сейчас, когда уже всё было решено и выяснено. Почувствовав едва ощутимое, но почему-то тёплое прикосновение к руке, Гарри дёрнулся, но, увидев патронуса, льстиво льнущего к нему в надежде успокоить и утешить, мимолётно улыбнулся. Радовало, что в этом мире был хоть кто-то, кто был с ним всегда и везде и кто никогда и ни за что не предаст. Даже если это был лишь мерцающий плод приятного воспоминания.
— Гарри, — голос Ала звучал удивлённо и как-то полузадушено. — Он великолепный.
Поттер резко повернул голову, отчего олень вздрогнул и нервно переступил с ноги на ногу.
— Можно… — Альбус протянул руку. — Можно потрогать?
Гарри озадаченно нахмурился. Дамблдор хотел всё исправить, догадался он, да, определённо, так оно и было. Но уже было слишком поздно даже для попытки. И всё же… противостоять этому взгляду, удивительно ясному, такому невинному, полному невыразимой грусти и чего-то ещё, непонятного, прежде не встречаемого, было невозможно. Или просто Поттер был таким мягкотелым и бесхарактерным. Но, скорее всего, и тому, и другому было место. Да и ничего же плохого не случится, если Дамблдор дотронется до патронуса, верно? Спустя ещё несколько секунд колебаний Гарри кивнул.
Ал сделал осторожный шаг вперёд, и ещё один, и ещё. Как будто спокойствием и тихой уверенностью собирался приручить дикого зверя, которым, вполне вероятно, мог оказаться и не олень. Гриндевальд же стоял на месте, практически безучастно наблюдая за происходившим, но взгляд, который он бросил на Альбуса, когда тот шагнул с протянутой рукой к патронусу, напускная расслабленность и скрещенные в знак безразличия на груди руки — всё это было таким нетипичным для него, что полностью выдавало с головой.
А олень, этот серебристо-белый предатель, тем временем как-то уж слишком быстро променял свою нежность к хозяину на тёплую ладонь незнакомца, лишь пару мгновений несмело осматривая Дамблдора с ног до головы. Детская обида затопила Гарри, но не от осознания того, что его так легко предали, а из-за желания самому оказаться на месте патронуса. Он хотел, действительно хотел, чтобы рука Ала с такой нежностью ворошила его волосы, чтобы сам Дамблдор так восхищённо улыбался ему, чтобы всё это разрешилось само собой и встало на свои места. Он невесело усмехнулся. На свои места, да. С каких пор его место — под ласковой ладонью Альбуса и, следовательно, рядом с Геллертом? И всё же, это было так, и он знал это, как знал то, о чём обычно не говорили, — что солнце вставало на востоке, после лета приходила осень, а цвет волос у Гриндевальда был натуральным.
— Гарри, — не глядя на него, заговорил Альбус, тоном мягким и терпеливым. — Давай поговорим в спокойной и более… — он искоса оглянулся на тени, сгустившиеся в углах, — светлой обстановке? Обещаю, мы постараемся развеять все твои сомнения, только дай возможность. Лишь один шанс, пожалуйста.
Гарри так хотелось поверить, так хотелось согласиться, пойти в гостиную, сесть около камина и просто поверить. Поверить во всё, даже если то будут абсолютно нереальные байки об эльфах, танцующих под руку с горными троллями. Но что бы он ни сказал, что бы ни сказали они, это снова была бы ложь, а лжи с него было достаточно. И именно поэтому, когда всё его существо, всё сердце, вся душа, каждая клеточка тела буквально кричали, ухватываясь за возможность всё исправить, Гарри, надеясь, что голос будет звучать ровно и бесстрастно, потому как в ушах поднялся звон, от которого разрывалась голова, проговорил лишь:
— Мне нужно побыть одному.
Повисло молчание, но из-за продолжавшегося звона, который был только в его голове, Гарри скорее чувствовал его. Чувствовал напряжение, сковавшее Ала, чувствовал усилившееся безразличие Геллерта, начавшее переходить в злость. Чувствовал, как тепло, незаметно, но всё-таки обволакивавшее его от присутствия патронуса, начало исчезать — патронус заметно побледнел.