-- Им не повезло,-- просто сказал он.
Оба они знали, что это означает. Однако спустя некоторое время женщина все же решилась уточнить:
-- Они...
-- Да. Погибли.
Они снова помолчали. Потом врач, все еще стоявший спиной к Рипли, уловил за собой какое-то движение.
-- Мне надо идти... Идти к шлюпке.
-- Послушайте, транквилизатор, конечно, творит чудеса, но ходить вам я все же пока не...
Шорох отодвигаемой ткани, скрип койки за его спиной... Врач обернулся.
Рипли стояла перед ним, выпрямившись во весь рост. И ничего теперь не прикрывало ее тело, даже простыня.
У Клеменса перехватило дыхание.
Нет, конечно, он уже видел ее наготу -- в те первые минуты, когда, спешно вскрывая саркофаг, определял, кто живой, кто мертвый, и какая помощь потребуется живым, если они есть. Но на тот момент никаких иных мыслей, кроме связанных с медициной, не возникало: пациент есть пациент. Однако сейчас...
Без тени испуга или смущения она выдержала его взгляд.
-- Вы дадите мне одежду? Или мне идти так?
Нет, не бесстыдство светской львицы сквозило в ее позе -- четкое осознание некой цели, Долга (да, именно с большой буквы!), который нужно выполнить во что бы то ни стало. Да, ради этого она действительно готова была пройти обнаженной сквозь ряды уголовников -- с тем же осознанием необходимости, как пройдет она босиком по раскаленным углям, если возникнет в том нужда.
И врач понял, что остановить ее он не в силах. А еще к нему откуда-то из глубины пришла вдруг ясная уверенность в том, что женщина эта обречена. И он даже не удивился этой своей уверенности.
Покорно он шагнул к стене, раскрыл встроенный шкафчик. Внутри оказалась обувь, белье, рабочий комбинезон.
-- Учитывая характер здешних э-э-э... туземцев, я бы предложил вам все-таки одеться. Иначе реакция их будет непредсказуемой, а точнее, вполне предсказуемой. Ведь никто из них многие годы не видел женщин...
Не глядя на Рипли, врач подал ей одежду.
-- Между прочим, и я тоже,-- прошептал он так тихо, что едва услышал сам себя.
5
Когда они вышли за пределы госпиталя, Рипли сразу поняла, куда она попала. Какая-то громада стальных конструкций, местами поеденная ржавчиной, пересечение различных ярусов, шахтные колодцы, рельсы, направляющие... Все это явно было предназначено для жизни и работы огромного количества людей. Именно "было", потому что сейчас на всей обстановке лежала явственная печать запустения.
-- Сейчас здесь всего 25 человек, а сравнительно недавно было пять тысяч! -- рассказывал ей врач, когда они шли по коридору, время от времени прижимаясь к стене или наклоняя голову, когда свободное пространство перед ними оказывалось перегорожено ржавой трубой, балкой или еще каким-нибудь металлоломом.
-- Почему?
-- Так уж получилось...
Рипли в очередной раз пригнулась и, следуя за Клеменсом, почти ползком двинулась по резко сузившемуся тоннелю.
-- Быстрей, быстрей, не останавливайтесь, скоро можно будет встать.-- Клеменс перемещался гораздо легче ее: он, конечно, знал здесь все как свои пять пальцев. О заданном вопросе он как будто забыл, но когда женщина уже подумала, что он вообще отвечать не будет, последовал ответ:
-- У нас было литейное предприятие, Рипли. Добывали олово из недр Ярости. Впрочем, и сейчас добываем, но это уже так -- чуть ли не для собственного развлечения. Его стоимость едва окупает содержание тюрьмы. А раньше все было поставлено на широкую ногу: трижды списанная дешевая техника, дешевый труд заключенных... Как при такой дешевизне Компания умудрилась прогореть -- ума не приложу! Надо было уж очень постараться. Так или иначе, однажды было решено, что добыча олова здесь экономически невыгодна. И почти все перебазировали: и производство, и тех, кто трудился на нем. Сейчас вы увидите лишь остатки былой роскоши.