Большой корабль медленно пошёл на разворот, пока его двигатель, наконец, не оказался соплом к орбите.
Флот Пояса оставался на почтительном расстоянии — весьма почтительном: в четыре миллиона миль. Без телескопа Плутон был едва заметным диском.
— Пусть каждый задумает число, — сказал Лев. — От единицы до сотни. Когда я получу ваши числа, то назову своё. Затем мы вызовем Гарнера, и пусть он выберет. Тот, кто окажется ближе к задуманному Гарнером числу, будет ОН.
— Три. Двадцать восемь. Семьдесят.
— Пятьдесят. Хорошо. Я вызываю Гарнера. — Лев перенастроил мазер. — Первый вызывает Гарнера. Первый вызывает Гарнера. Гарнер, мы тут придумали, что делать, если он не будет снижаться. Все радары наших кораблей повреждены, поэтому думаем нацелить одно судно на новобрачник с максимальной скоростью. Мы будем наблюдать за ним через телескопы. Когда наше судно сблизится, мы взорвём двигатель. Поэтому назовите число от единицы до ста.
Пошли секунды. Флот Гарнера теперь был ближе, почти у цели путешествия.
— Говорит Тартов на третьем номере. Он пошёл на посадку.
— Здесь Гарнер. Предлагаю подождать и использовать радарное прикрытие, если это возможно. Похоже, вы решили засунуть одного из вас в чей-то воздушный тамбур и держать его там, пока мы не вернёмся на Пояс. Если так, дождитесь нас — у нас есть каюта для одного на каждом земном корабле. Если вам все ещё необходимо число, то сорок пять.
Лев сглотнул слюну.
— Спасибо, Гарнер.
Он отключил видоискатель мазера.
— Это снова тройка. Ты спасён, Лев! Он садится на ночной стороне. В предрассветную зону. Лучше и быть не может. Возможно, он даже сядет на Полумесяце!
Лев следил за экраном, его лицо побледнело, когда крошечный светлячок загорелся на тускло-белой поверхности Плутона. Гарнер, должно быть, забыл, что кабина управления одноместных кораблей и была воздушным тамбуром, который освобождался от воздуха, если пилоту приходилось выходить. Лев радовался, что флот землян приближается. Ему не по душе была идея несколько недель сидеть верхом на космическом корабле.
Кзанол—Гринберг сделал глоток и ещё один. Его беспокоило низкое давление. Он проклинал своё человеческое тело. Он сел у окна в кресло с туго натянутой трескучей сеткой и посмотрел вперёд и вниз.
Обзор был небольшим. Корабль описывал полукруг над планетой, опускаясь все ниже, и единственным штрихом на неизменно сферической поверхности было медленное смещение планетной тени. Корабль теперь летел над ночкой стороной, и единственным светом был тусклый отблеск двигателя — тусклый, поскольку он отражался с большой высоты. И кроме этого не было вообще ничего, на что бы можно было смотреть… пока.
Что-то поднялось на восточном горизонте, какая-то тень, чуть светлее чёрного фона. Неправильная линия напротив звёзд. Кзанол-Гринберг наклонился вперёд, начиная понимать, насколько большой была эта гряда, — да, то могла быть только горная цепь.
— Что такое? — поинтересовался он вслух.
— Одна сотая дилтана. — Кзанол запросил ум пилота.
— Полумесяц Котта, — ответил тот. — Замёрзший водород скапливается на рассветной стороне планеты. Когда она вращается в дневном свете, водород кипит, а затем снова замерзает на ночной стороне. В конце концов он превращается в то, что мы видим здесь.
— О! Благодарю.
С высоты виднелись исчезающие горы водородного снега, ровные и низкие, как поднос с разнокалиберными снежками. Они плавно вырастали перед снижающимся судном, цепь за цепью, удивляя огромной шириной гряды. Кзанол—Гринберг видел только, что горы растянулись на половину горизонта, но он мог представить, как они идут от полюса до полюса по меридиану планеты. Как и должно было быть. Как и было.