Филомен снял плащ и бронзовые доспехи с изображением льва; потом, с удовольствием оттерев лицо и руки натроном и оплеснувшись водой, пошел в спальню сестры. Двое ее охранителей-ионийцев, сидевших на корточках в коридоре и игравших в кости, быстро встали при появлении гостя. Филомен заметил быстрые взгляды, которыми обменялись эллины, и ему это почему-то совсем не понравилось; но потом оба воина поклонились ему, как старшему. Филомен коротко кивнул в ответ и вошел в комнату хозяйки следом за Поликсеной.
Безмолвная служанка расставила на столике закуски, вино и любимое египтянами пиво. Но Филомен потянулся только к воде, тут же наполнив свой кубок и кубок сестры. Военачальник ощущал жар в горле, будто готовился ораторствовать.
Сев в кресло, он сделал несколько больших глотков. Поликсена опустилась напротив него в другое кресло, сразу глубоко откинувшись, будто отодвигалась от брата или искала добавочной опоры.
Они посмотрели друг на друга, потом Поликсена первой отвела глаза.
Помолчав, хозяйка сухо сказала:
-Ты понимаешь, Филомен, что ты развязал в Египте войну на долгие годы вперед? Не будь тебя, Псамметих не поднял бы бунт… так скоро и так яростно! Столько людей остались бы живы, и персы не тронули бы святынь этой земли!
Она отпила из своего кубка. Филомен смотрел на сестру исподлобья тяжелым взглядом, будто защищался в суде.
- Давно ли тебе стали так дороги египетские святыни и все их зверообразные боги? Или, может быть, твоя просвещенная царица вдруг стала поклоняться всем сорока богам, описанным в “Книге мертвых”, как я слышал? И прочим, кого только себе египтяне ни напридумывали?..
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, - яростно возразила сестра. – Мало кто из верующих египтян может даже назвать своих богов по именам, ты прав… но допустив такое, ты убил душу этого народа!
Филомен тяжело вздохнул.
- Милая сестра, - сказал эллин: и в голосе его прозвучало отчаянное стремление приобщить Поликсену ко всему, что он испытал. – Я помню, что говорил моим воинам, египтянам Псамметиха, которых не могли воодушевить их собственные начальники… Я говорил о любви к родной земле, к своим товарищам, женам и детям! Я ни слова не сказал им о богах! Я говорил все то же самое, что сказал бы грекам! И люди фараона шли за мной на подвиг и на смерть!..
Поликсена улыбнулась и смахнула слезу.
- Думаю, они не столько слушали тебя, сколько были пленены тобою и горели твоим огнем, - сказала она. – Кто бы знал, где живет храбрость… Люди обязаны храбростью не столько самим себе, сколько той силе, что переходит от народа к народу. Ты принес египтянам божественное пламя Прометея, но все равно не сможешь заставить их жить своими чаяниями! Дети Та-Кемет останутся собой!
Филомен медленно склонил голову.
- Может быть, ты и права.
Они надолго замолчали, каждый думая о своем. Потом Поликсена спросила смягченным слезами голосом:
- Так зачем ты все-таки это сделал?
- Может быть, я хотел испепелить старых богов, которым уже недолго осталось жить, - усмехнулся эллин. – Может быть, хотел пробудить последнюю гордость в египтянах!
- А может, ты хотел на долгие годы стравить победителей с побежденными, чтобы ослабить и египтян, и персов, - тихо закончила Поликсена. – Чтобы они, примирившись и объединившись, не пошли войной на Элладу!
Филомен воззрился на нее с таким изумлением, что Поликсена засмеялась.
- Ты думал, я поглупела здесь без тебя, брат? Признаю - это блестящий стратегический ход, хотя он обошелся всем очень дорого! Однако Камбис не считает своих потерь, а мы…
Поликсена осеклась.
- Кто-нибудь из египетских греков сделал бы это, даже не будь тебя, - сказала она тихо. – Но почему именно ты?..
- Так судила мне Ананке, - сказал Филомен, пораженный словами сестры. – Я не думал до сих пор об этом так ясно, как ты… но ты совершенно права! Если персы пойдут на нас войной, они сотрут наши города с лица земли! Я знаю это лучше кого-нибудь другого!
Поликсена медленно покачала головой.
- Нет, мой дорогой, - сказала она. – Сейчас азиатам не до нас, и долго еще будет не до нас! С Египтом им хватит забот… может быть, это дела не столь громкие, - усмехнулась коринфянка, - но пришлецы способны увязнуть в песках этой страны с головой, и совершенно забыть себя! Я тоже это знаю, как ты свое войско! А до того времени, как Камбис или его наследники обратят взор на Элладу, мы можем успеть объединиться!
Поликсена сделала несколько глотков и сцепила руки на украшавшем кубок узоре, изображавшем богиню Нехбет* в белом венце и с хохолком коршуна.
- Ты же своим кровопролитием уничтожил многое, что достойно сохранения! То, что нельзя взять силой!
Тут темные глаза воина блеснули.
- Почему нельзя, сестра?
Поликсена посмотрела ему в лицо.
- Потому что насильник никогда не знает, где и чего искать, - ответила она, покраснев. – То, что мужчины предпочитают оружие, не значит, что это лучшее из возможного! Представь себе, что Камбис, вместо того, чтобы почтить нашего философа, обезглавил бы его и уничтожил его чертежи!..
Филомен опустил глаза и печально улыбнулся.
- Забавно, - сказал он, постучав пальцами по подлокотнику. – От Пифагора в Мемфисе я слышал почти в точности то же самое, что сейчас от тебя! Должно быть, философы часто рассуждают как умные женщины!
Воин сжал губы.
- Но то, что сделал я, кто-то должен был сделать, - сухо закончил он.
***
После завтрака они прервали это напряженное обсуждение, похожее на военный совет, и долго еще говорили о том, как жили и сколько перенесли друг без друга. Поликсена внимала брату, который был великолепным рассказчиком: страшные, печальные, прекрасные события вставали перед ней, как в исполнении лучшего трагика или рапсода*. Но о себе девушка рассказала немного. Сейчас было совсем неподходящее время, чтобы говорить о вере и обычаях персов, как и о делах Камбисова гарема; кроме того…
Филомен заметил непонятную робость и стеснение, вдруг овладевшие сестрой; и причиной были не отношения с царицей. Военачальник подозрительно взглянул на Поликсену, но не стал допытываться. Всему свое время, сестра права.
Потом они расстались: Филомен все же пожелал принять ванну и поспать.
- Нам жрецы давали воду, конечно, но толком я не мылся, кажется, полгода! Я же не царь царей, чтобы возить с собой походную ванну! А уж на кровати и не вспомню, когда спал!
Когда Филомен искупался, воспользовавшись и травяными настоями, и натроном, и душистым шафранным, и лотосовым маслом, он улегся спать в гостевой комнате. Поликсена же села за ткацкий станок – она присаживалась к нему, когда бывала свободна, чтобы не потерять своих женских умений.
Она слыхала, что Атосса, старшая из сестер и главная жена Камбиса в Персии, и другие знатные персиянки никогда не марали рук такой работой, всю ее перекладывая на рабынь. А ведь персидской царице, должно быть, хотелось, да положение не позволяет… Насколько же разумнее и здоровее воспитывали благородных жен эллины!
Коринфская царевна думала о брате и улыбалась; потом трудная работа увлекла ее, и Поликсена оторвала глаза от сползающего на пол пестрого полотна только тогда, когда почувствовала пристальный взгляд.
Брат стоял на пороге, скрестив руки на сильной груди, и его выражение ей очень не понравилось.
Поликсена быстро встала.
- Что случилось?..
“Ликандр! Кто-то донес!” - пронеслось у нее в голове. Филомен кивнул сестре обратно на кресло: он был спокоен.
- Садись.
Поликсена села, сложив на коленях руки; потом сжала их изо всех сил.
- Что такое, Филомен?
- Мне нет нужды даже спрашивать, как я вижу, - усмехнулся брат-герой. Он медленно приблизился к Поликсене и обошел ее вместе со станком, заложив руки за спину: так Камбис ходил вокруг него самого, допрашивая пленников в тронном зале.
- Сейчас, когда я одевался, ко мне вошел Ликандр, - сказал Филомен, остановившись прямо напротив девушки. – Он признался, что любит тебя, и воинская честь не позволяет ему долее это таить! Спартанец просил у меня твоей руки!