- Может быть, Бхаяшия и заслужил это, - серьезно сказала персиянка. - Но награда может означать и другое.
Шаран обняла пленника за шею и прошептала на ухо:
- Бхаяшия сказал, если ты хорошо прослужишь ему год… он даст тебе свободу… и мне вместе с тобой!
Менекрат некоторое время смотрел в расширившиеся черные глаза азиатки под почти сросшимися черными бровями. А потом разомкнул губы и спросил:
- А если я откажусь ему служить?
Лицо Шаран побелело как алебастр. Сейчас она нисколько не притворялась.
- Великий евнух бывает очень щедр. Это правда, - сказала персиянка. - Но он бывает и безжалостен. А я рабыня, меня никто не защитит!
Менекрат сжал кулаки, не зная, кому слать проклятия. Как быстро это существо, лишенное пола, нащупало его слабости!.. Бхаяшия отлично сознавал - даже если Менекрат считает Шаран его орудием, он не позволит этой рабыне пострадать по своей вине…
Менекрат отвернулся. На глаза ему снова попалась статуэтка Иштар.
- А почему Бхаяшия поручил мне изображать Иштар? - спросил иониец. - Разве вы поклоняетесь не Ахура-Мазде?
- Ахура-Мазда не запрещает служить и жертвовать другим богам, - ответила Шаран.
Может быть, Бхаяшия решил опереться на жрецов этой все еще могучей богини, чтобы по каким-то причинам противостоять единому богу, провозвестниками которого служат Дарий и его главная царица?..
Менекрат переплел пальцы на животе, неподвижно глядя на стену напротив. Спустя несколько мгновений он произнес:
- Я согласен.
Через две недели, когда уже четыре статуэтки из семи были готовы, однажды ночью Менекрат лежал без сна. Скульптор не то думал, не то грезил.
Перед ним вставало грубовато-равнодушное лицо глиняной Иштар, каждая черточка которого за эти дни врезалась ему в память; его сменило лицо золотой Нейт, более утонченное, но такое же отрешенное… а потом лик владычицы Саиса вдруг ожил и исказился. Перед Менекратом была Поликсена в бронзовом боевом панцире, раскрасневшаяся от ярости. Царица Ионии бросала ему в лицо гневные упреки, которых скульптор не слышал.
Менекрат приподнялся, чтобы расслышать обвинения царицы и ответить на них; но тут у порога раздался шорох.
- Шаран! - тихо воскликнул художник.
- Тише!.. - отозвалась персиянка умоляющим шепотом.
Она подошла к нему; но, не дойдя нескольких шагов, опустилась на колени и проползла эти оставшиеся шаги на коленях. Менекрат уже сидел, глядя на служанку.
От запаха этой азиатки и ее теплой близости его неожиданно охватило возбуждение и вместе с тем расслабляющее томление, с которыми становилось все труднее совладать.
- Зачем ты здесь? - шепотом спросил эллин.
Шаран стояла напротив него на коленях и страстно смотрела в глаза.
- Разве ты не знаешь? - откликнулась она.
Шаран взяла его за голову обеими руками; ощущение ее прохладных пальцев на висках, в волосах было блаженством. Она могла бы взять его голову и унести, почудилось пленнику. А потом персиянка поцеловала его.
Менекрат ответил на этот поцелуй; и вдруг ощутил, что, не достигнув обладания, уже достиг полного единения со своей стражницей. Собственные чувства испугали его.
- Я знал, что ты придешь, - хрипло сказал Менекрат.
- Ты знал!..
Он ощутил ее радость и страх. Шаран прильнула к нему всем своим плотным горячим телом.
- Я знаю, ты всех нас считаешь лжецами, - прошептала азиатка. - Но послушай меня сейчас, я не лгу: у меня еще не было никого, никогда…
- Я верю, - прошептал художник.
Он больше не мог сражаться с собой.
Обхватив свою подругу за плечи, Менекрат мягко уложил ее под себя. Он стал водить губами по ее телу, утыкаясь лицом в шею, в ложбинку между грудей, в сгиб локтя. Шаран лежала неподвижно и казалась бесчувственной под его ласками; но неожиданно выгнулась и издала протяжный стон, словно исторгшийся из глубин ее существа. Эллин поднял платье женщины, под которым ничего не было, и припал губами к вздрагивающему смуглому животу; он заскользил ниже, погружаясь в горячее безумие.
Когда он наконец слился с нею, то услышал, как она всхлипывает под ним от боли и счастья; Менекрат оглаживал ее ноги, согнутые в коленях, целовал запрокинутое лицо. А Шаран вдруг крепко обвила его руками и дохнула:
- Навсегда.
Потом они долго лежали молча, обнявшись. После пережитой необычайной близости любовники ощутили какое-то странное новое отчуждение.
Шаран устроила у эллина на груди тяжелую голову.
- Я рада, что это был ты, - тихо сказала она.
Менекрат поцеловал ее в темя. Взял персиянку за руку, пройдясь чутким пальцем по мозолям на ладони, недавнему ожогу. На нее позавчера брызнуло кипящим маслом, когда она жарила ему мясо. Вновь жалость и нежность сжали сердце эллина.
А потом вернулся холод. Да, персы знали, что делают, и умели обращаться с пленниками!
Еще раз поцеловав свою возлюбленную, Менекрат мягко вынудил ее сесть и выпрямился сам.
Шаран молча смотрела на него: ее глаза медленно наполнились слезами обиды. Менекрат улыбнулся.
- Лучше тебе сейчас вернуться к себе, - сказал скульптор. - Если увидят, что мы спим вдвоем… может быть плохо!
Шаран несколько мгновений не отвечала, будто не слышала; потом кивнула.
- Правда, мне лучше уйти.
Она поморщилась, поднимаясь на ноги; провела руками по юбке, на которой осталось кровавое пятно.
Эллин проводил ее до двери, обнимая за талию. На пороге еще раз поцеловал.
- Завтра увидимся, - шепотом напомнил он.
Шаран слабо улыбнулась; потом потупилась и скользнула прочь.
Менекрат вернулся на свою постель и сел. Он долго сидел и напряженно думал.
========== Глава 101 ==========
Поликсена редко получала письма из Та-Кемет, но знала, почему по-прежнему получает оттуда помощь, - Нитетис, давно отстраненная от власти, заботилась о подруге юности. Нитетис узнала о воцарении эллинки в Ионии так скоро, как было возможно.
Конечно, супруга царского казначея узнала бы об этом так или иначе; но Поликсена пожелала уведомить дочь Априя первой. Пусть надежда когда-нибудь свидеться становилась все меньше, эллинка хотела сохранить доверие и любовь старой подруги.
Нитетис присылала в Милет египетских врачей, “космет” - особых слуг, обученных тщательному уходу за телом господ, льняные ткани всех степеней прозрачности и писчий папирус. А также непревзойденных бальзамировщиков. Египтяне, переселившиеся в Ионию, не могли обойтись без таких услуг, и многие египетские греки переняли погребальные обычаи Черной Земли: как уже давно переняли их эфиопы и некоторые другие народы Африки, жившие под владычеством фараонов.
Поликсена знала, что Уджагорресент, хотя давно стал супругом и повелителем жизни своей воспитанницы, - ведающим пути ее сердца, как говорили в Та-Кемет, - по-прежнему благоговеет перед ее божественностью. Божественность Нитетис тоже была делом рук царского казначея… но лишь отчасти.
В своих кратких посланиях Нитетис рассказывала наперснице о своей жизни, о том, как растет ее дочь. В Та-Кемет по-прежнему ничего не менялось. Египтяне и персы научились сосуществовать, не нарушая очерченных ими для себя границ: в этом была большая заслуга Дария. Царь царей, - “перс, который из Персии подчинил Египет”, как говорил он сам, - заслужил едва ли не любовь к себе со стороны египтян своим невмешательством в их жизнь. И покровительство Дария, как тень великой пирамиды, охраняло обычаи этой страны.
И вот, спустя почти два года после того, как Менекрат отправился в Та-Кемет, делать статуи для заупокойного храма Нитетис, великая царица написала Поликсене, что желала бы посетить Ионию. Причин дочь Априя в письме не объяснила: но эллинка сама могла нагромоздить целую гору предположений, что толкнуло ее царственную подругу на это.
Нитетис чего-то боялась, для себя или дочери? Просто истосковалась по Поликсене - или думала о политике?