- Погоди… остынь. Посиди здесь, - попросил его хозяин.
Калликсен кивнул. Вернувшись назад, он сел на стул, очень прямо, и сложил руки на коленях.
- Я сейчас попытаюсь успокоить ее, - сказал Аристодем; и опять скрылся в комнате, куда убежала жена.
Оттуда снова послышались рыдания, громкий разговор, который, впрочем, вскоре перешел в тихий, примирительный.
Калликсен облегченно вздохнул.
Потом Аристодем опять вышел к брату.
- Она легла, - сказал хозяин. - А нам с тобой самое время поговорить как мужчинам!
Калликсен с готовностью кивнул и встал.
- Давно пора!
Братья вышли на галерею, окружавшую перистиль. Теперь заговорил Аристодем, а Калликсен слушал.
Аристодем говорил долго, горячо и образно - он убедил уже многих, и знал, что многие из них сами желали быть убежденными; но вскоре пифагореец почувствовал, что Калликсен этого не желал. И чем дольше Аристодем говорил, тем больше ему казалось, что он тратит слова впустую.
Наконец братья вернулись в ойкос. К ним вышла Поликсена, которая успела умыться и заново накрасить лицо.
Аристодем сел рядом с женой и приобнял. Калликсен опять сел за стол напротив хозяев, но видно было, что юноше это стыдно и трудно.
Аристодем знал, что эту ночь брат проведет под его кровом - но потом уйдет и вряд ли когда-нибудь вернется.
* Ка (двойник) и Ба (душа-птица) - главные души по поверьям египтян; заметим, что с христианским понятием “душа” они имеют мало общего, хотя отсюда, возможно, отчасти идут христианские понятия о “телесной душе” и “духе” как разных категориях, как и вера в телесное воскресение. Остальные три души - Рен, Ах и Шуит.
* Фактически, Навкратис до начала эпохи эллинизма в Египте играл такую же роль, как Александрия.
========== Глава 66 ==========
Поликсена скоро успокоилась: она сама изумлялась, как быстро примирилась со смертью первого возлюбленного, услышав о ней из уст брата мужа. Может быть, потому, что коринфская царевна давно похоронила своего воина мысленно. Хоронить мысленно спартанца было легче, чем кого-нибудь другого… больше она боялась, что Ликандр все еще может жить и страдать в неволе. Правда, Калликсен сказал, что плен Ликандра был в своем роде почетным, и он прославился своей силой в Марафоне.
Или кто-нибудь солгал Калликсену об участи спартанцев? В Афинах это могло случиться с легкостью!
Но пока она была не в силах думать о том, чего никак не могла выяснить.
Поликсена отправилась навестить царицу, когда у нее округлился живот: врач-египтянин, которого Аристодем приглашал по просьбе жены и к советам которого сам внимательно прислушивался, сказал супругам, что во второй половине беременности ребенок в меньшей опасности - если, конечно, не путешествовать перед самыми родами.
Эллинка уже знала, что персидская жена ее брата успела родить ему сына, которому дали имя Дарион. “Маленький Дарий” - персидское имя, переиначенное и уменьшенное на греческий манер. Раньше Поликсена не усомнилась бы, что это имя предложено ее брату предусмотрительными родственниками Артазостры, - Дарий, обещавший стать столь же могущественным, как Кир, был первым персидским царем с таким именем. Но теперь она уже не знала, что и думать.
Филомен теперь опять писал ей по-гречески, но ее не оставляло подозрение, что любимый брат изменился гораздо сильнее ее мужа - который оттолкнул от себя почти всех родственников-афинян. Она надеялась поговорить об этом с Нитетис: мудрая египтянка, конечно, посоветует подруге, как себя вести.
Написав письмо Нитетис с просьбой приехать, эллинка тотчас получила радостное приглашение. В гости к царственной подруге Поликсена брала с собой Та-Имхотеп, которая очень оживилась и обрадовалась, видимо, надеясь вымолить у царицы дозволение остаться при ней и своей сестре. Сына же Поликсена оставляла дома, с отчимом: впервые она разлучалась с ним на столь долгий срок, но остаться в Навкратисе мальчику, конечно, было безопасней.
Хотя до сих пор египтяне не подняли восстания, - видимо, Уджагорресенту удавалось сглаживать недовольство в разных уголках страны и даже в самых отчаянных сеять сомнения в успехе мятежа, - но никто не мог ручаться, что в конце концов Та-Кемет не возмутится этим ярмом. Ведь остались еще в Черной Земле у власти мужчины - те, кого даже греки могли бы называть мужчинами!
“Я слишком оберегаю сына. Хорошо, что Ликандр не знает, как я воспитываю его: а если Никострат попадет под власть моего брата?” - думала Поликсена.
Аристодем был во многом противоположностью Ликандру, он отличался от ее первого супруга так же, как Афины от Спарты. Хотя Поликсена не могла бы сказать, что афинянин хуже, - но она до сих пор не знала, какой путь для ее сына предпочтительней. Не говоря уже о третьем пути - выборе Филомена…
Аристодем на прощанье, видя метания своей подруги, сказал ей:
- Положись на судьбу, как всегда. Ты ведь помнишь, сколько раз наши сомнения разрешались без нашего участия!
Сын Пифона улыбнулся.
- Будь уверена только в том, что я тебя люблю. И верю в твои силы!
Они крепко обнялись.
- Береги Никострата, - серьезно попросила Поликсена.
Аристодем пообещал:
- С ним ничего не случится, будь покойна!
С мальчиком жена оставила только двоих из своих наемников, но Аристодем не позволил ей оставить больше воинов, сказав, что в Навкратисе гораздо безопаснее, чем в Дельте. Он сам бы поехал с женой к царице: но афинянина никто не звал, и он понимал, что ревнивая царица приглашает свою любимую подругу не затем, чтобы терпеть присутствие ее мужа. Такие женщины, как эта великая египетская госпожа, бывают очень большими собственницами.
Аристодем, к тому же, отдавал себе отчет, сколь многое в судьбе Эллады сейчас зависит от Нитетис - и, значит, от его жены. И он, и Поликсена понимали, что Поликсена едет почти что на переговоры…
А может, и как соглядатай: дружбу и политику им сейчас очень трудно разделить. Поликсена чувствовала себя грязной, когда сознавала свое возможное положение, но ее утешало то, что и сама Нитетис понимала это положение ничуть не хуже приближенной эллинки.
Аристодем сам посадил жену в легкую, но закрытую повозку. До усадьбы Нитетис нельзя было добраться прямо по реке: предстояло углубиться в Дельту, двигаясь на юго-восток, правда, к счастью, ненамного южнее. Такой жары, как в Фивах, южном “Городе Амона”, сейчас почти пришедшем в запустение, на земле Нитетис никогда не было. Сама царица переносила такую засуху с трудом: и писала, что гранатовые и пальмовые деревья в ее усадьбе дают много тени, а собственное озеро много воды, о которой горожанам приходится только мечтать.
Поликсена в последний раз пожала руку мужа, поцеловала сына, которого он ей поднес, и, захлопнув дверь, откинулась вглубь повозки. Когда возница тронул лошадей, эллинка улыбнулась.
Ей предстояло приключение, к которому ее муж не имел никакого отношения! Какая из жен Аттики могла этим похвастать?
Она весело улыбнулась устроившейся в ногах у госпожи Та-Имхотеп, которая радовалась поездке и, вместе с тем, стыдилась своей радости.
- Что, думаешь, великая царица возьмет тебя к себе?
- Я надеюсь на это, - смело сказала египтянка. Тут же рабыне стало неуютно рядом с госпожой от своей дерзости, но Поликсена не рассердилась.
- Может быть, - весело сказала эллинка. - Может быть!
По пути их несколько раз останавливали патрули - все египетские солдаты, но никаких персов. Эти люди держались с знатными проезжающими почтительно, как всегда вели себя египетские воины, но отсутствие персов почему-то встревожило Поликсену: как предгрозовое затишье.
Однако до царицы эллинка добралась без происшествий: дорога заняла два дня. Так мало разделяло их! Но в Та-Кемет, сделав всего несколько шагов, можно было очутиться в совсем другом, враждебном, мире. Как и в Элладе.