Не еретики, нет, люди правильной веры нацарапали те знаки на дощечках, но уж не затейного ли письма склад, неведомым путем исчезнув из Верха, вынырнул на торгу, в санях, за пазухой у мертвого парнишки? Иначе Башмаков бы своих людей тайно осведомляться не прислал - нужны ему больно еретики...
- Так что же, Гаврила Михайлович?
- Нишкни... - подьячий задумался. - Ты это наудалую брякнул, или доказательство есть?
- Такое доказательство, что хуже некуда. Ты того конюшонка, Данилку, помнишь?
- Как не помнить!
- Он девку подсылал в избу, узнать - не приходил ли кто забирать парнишку! Он кто тому парнишке - брат, сват? Да еще тайно подсылал - сам у ворот ждал, хоронился! А у него за спиной-то - кто?..
- Да-а... Прав ты, Степа. Хуже - некуда... Ты кому-то про это доносил?
- Да ты что, Гаврила Михайлович! Мы с тобой в этом деле больше всех запутаны - стану я всему приказу языком трепать тебе и себе во вред!
- Это правильно. Это разумно... А на кой ляд Греку грамота, ежели она?..
- А он же хитрый! Помнишь, в приказе толковали - он же и Риме у католиков жил, сам католиком стал, в Турции бусурманскую веру принял, к нам перебрался - православным себя объявил! Он мог, на грамоту глянув, догадаться, что она такое... ежели только не для него самого это сокровище из Кремля кто-то вынес, да не донес...
Деревнин кряхтя встал и потер поясницу.
- Крепко я вчера приложился...
Стенька сочувственно покивал. Подьячий прошелся вдоль стола и обратно, чтобы малость разогнать кровь, и с того ему, видать, полегчало. А, может, тело само поняло, как ему устроиться, чтобы не болело. Деревнин навис над столом, согнувшись и упираясь руками.
Стенька, чтобы не быть выше начальства, расставил ноги, присогнул коленки и тоже уперся - только в собственные ляжки.
- Путаное дело, - сказал он. - И впрямь похоже, что это молодцы из печатни на нас напали. Знаешь, Степа, а он не напрасно хотел за грамоту большие деньги платить. Он твердо знал, что сам за нее вдесятеро больше получит! Да и покупателя на примете имел! ..
Они уставились друг на друга с превеликим пониманием. Одно к одному шло и по кусочкам составлялась картинка, на которой яркими красками изображалось изменническое дело Грека...
- Гаврила Михайлович! - воскликнул Стенька. - Ты смотри, что выходит! Сейчас мы эту чертову печатню, можно сказать, в осаду взяли. Коли он, еретик Грек, той же ночью деревянную грамоту куда хотел переправил, так все наши заботы - коту под хвост! Может, ее и в Москве уже больше нет! Да только я в это не верю!
- Потому лишь, что безнаказанностью своей возгордился?
- Потому еще, что знал - мы на помощь позовем, стрельцы прибегут, будут на окрестных улицах налетчиков искать! А ты стрельцов знаешь - они тогда к обворованному месту караул выставляют, когда красть там уже больше нечего!
Стенька выпалил эту крамолу и уставился на Деревнина - понял ли подьячий, что имелось в виду? Подьячий понял - стрельцы, у которых под самым носом подьячего побили, и точно могли по тому злополучному месту, по Никольской улице, полночи с барабанным боем расхаживать, с них станется...
- Так коли грамота еще там?
- Проще всего взять стрельцов и в печатне выемку сделать, - сказал Деревнин. - Протасьев этим, поди, и займется. Да только там у них имущество такое, что и не знаешь как подойти. Грамота будет на видном месте лежать, а тот, кто делает выемку, и не приметит.
- Нет нужды в выемке, Гаврила Михайлович! Пусть Протасьев делает, как пожелает. Коли она там, да коли она кому-то обещана, - тот человек, ее не получив, сам попытается за ней прийти!
- Вот так тебе голландский посол и поплетется на Никольскую! - остудил ярыжку подьячий. - А коли Грек только при нас, увидев грамоту, догадался, на что ее употребить?
- Так он искать покупателя все одно станет! И коли Протасьев рьяно за дело возьмется - Грек поймет, что незачем ему грамоту лишний день в печатне держать.