О том, что прибыл по собственной воле, без распоряжения старших, понятное дело, умолчал.
Дворник взошел на крыльцо, заглянул в сени, доложил кому-то из домашних женщин, Стенька сразу же поднялся за ним. И правильно сделал - из горницы баба крикнула наверх, и знакомый голос велел впустить.
- Как подымешься, так по правую руку, - объяснила баба.
Стенька пошел, куда велено, и заглянул в помещение величиной с его собственную горницу, но с большими, не меньше аршина высотой и двух - в ширину, окнами.. И тут же Деревнин откинул коричневый суконный занавес и появился в противоположных дверях, как ходил дома - в тафтяном теплом зипуне без рукавов, зеленом в полоску. Под зипуном была нарядная розовая рубаха.
- Заходи! - велел.
- Бог в помощь! Как здоровьице, батюшка Гаврила Михайлович!
- Твоими молитвами, - буркнул подьячий. Стенькин приход был ему ни к селу ни к городу.
- Икота-то отстала?
- Отстала, да в брюхе что-то стеснилось, - пожаловался Деревнин. Дьяку Лопухину при такой хворобе лекарь велел китайский бадьян с сахаром пить. Вот, послал купить фунтовый кулек бадьяна, толко что принесли, посмотрим, поможет ли.
- Точно ли китайский?
Деревнин оглядел приобретение.
- Точно. Видишь - как в Китае заклеили, так до Москвы никто бумагу не повредил.
Очевидно, он и дома, хворый, занимался делами. Край красивой расшитой скатерти был отогнут, а постелено суконце, и там стояла кизилбашская чернильница, лежали два пера, оба оправленные в серебро, одно впридачу с хрустальным пояском, лежала и серебряная перница, а в приказ-то брал оловянную! Стопочка голландской бумаги с видным на просвет гербом города Амстердама, несколько книг, облаченных в черную и в красную кожу, одна из них, самая пузатая, с серебряными застежками, и к ним для удобства чтения слоновой кости указка с ручкой в жемчужной сеточке - и все это показывало, что хозяин - человек не простой, достойный. Тут же в круглой открытой коробье лежало свернутое Уложение, которое многие подьячие заказывали для собственных нужд переписать. Длины оно было неимоверной сказывали, под три сотни саженей, и сыскать в нем нужное место с непривычки оказывалось затруднительно, потому из Уложения торчали бумажные лоскутки с пометками. Там же была диковина - книжечка писчая, которую с собой брать, в черепашьем кожушке. И стояла серебряная немалая стопка - надо полагать, с водой или чем иным от икоты.
Судя по тому, что в комнате была и книгохранительница, резанная из липы, длиною в целых полтора аршина, с дверцами на железных петлях, Деревнин выложил на стол далеко не все свои сокровища. А, может, и пустая стояла книгохранительница, для виду - в самом деле, зачем подьячему столько книжек? Для Стеньки, уже примеряющего на себя внутренне подьяческий чин, важным показалось иное.
На скамье, где сидел, работая, Гаврила Михайлович, лежали не жалкие тюфячки, которыми пользовались подьячие в приказной избе (на голой скамье ежедневно по двенадцать часов сидеть - мозоли на гузне натрешь! ), а суконные коричневые подушки.
Гордый новообретенным умением разбирать склады, Стенька взял одну книгу, черную, раскрыл доски и прочитал (сперва про себя, шевеля губами, потом же торжественно повторил вслух):
- "История Казанского царства"!
- Гляди ты! - высказал удивление Деревнин. - Совсем бойко выучился!
- Я вот, Гаврила Михайлович, одного понять не могу, - признался Стенька, взвешивая в руках тяжелую книгу. - Зачем их в досках делают? Тут же доска - в вершок толщиной!
- Ну, поменьше будет, - Деревнин забрал книгу и бережно положил обратно. - А в досках и с застежками - так это от пожара. У тебя-то дома книг не бывало, ты и не знаешь, что с книгами в огне делается.
- Горят, поди?
- А вот гляди...