Огава замолкает и качает головой.
— Было. Человек ко всему привыкает. И я привык. А потом появился патрон, и я стал элиткой. Даже радовался: ведь один постоянный патрон лучше, чем дюжина клиентов за неделю. Да и к элиткам особое отношение — элитное.
Парень невесело усмехается.
— В общем, видишь, что со мной? Это его работа. Ногами бил.
Голос Огавы течёт, как вода: тихо, спокойно, певуче. Этот голос усмиряет гнев и злость, заставляет прислушиваться. Прислушиваться к словам. Они доходят не сразу, но доходят. Его избили. Избил какой-то мужик — патрон.
— Сволочь, — шепчу я. — Урод. Он поплатился за это? — спрашиваю без надежды на положительный ответ.
— Он покончил с собой, когда хозяин, старший Сора, лишил его членства клуба и запретил появляться в доме «Сэйтэн».
— Туда ему и дорога, — киваю я и усмехаюсь: — Запретил появляться? Ну это сильно. И ты ещё защищаешь этих Сора?
— Я никого не защищаю, — качает головой Огава. — Пытаюсь объяснить, что вам с братом повезло стать именно их элитками, а не чьими-то ещё или вообще просто моделями. Они и правда заботятся о своих подопечных. В любом другом месте меня — избитого до полусмерти — просто вышвырнули бы на улицу, и я бы сдох. А со мной возятся, меня лечат. Близнецы Сора иногда приходят, книги приносят.
— Да лучше сдохнуть, чем вот так! — выкрикиваю я, снова начиная закипать.
— Ты так и не понял, — вздыхает Огава.
Он молчит, разламывает шоколад, пытается подобрать слова, а я выжидательно смотрю на него. Мне уже даже интересно, что он скажет.
— Понимаешь, — медленно произносит Огава, — в таких ситуациях, когда прошлая жизнь обрывается и ты оказываешься в совершенно новых, жёстких условиях, то либо ломаешься, либо адаптируешься и выживаешь. Чтобы сломаться, много не нужно. Достаточно мыслями держаться за прошлую жизнь, вспоминать, что было, сравнивать — это одно тебя и доконает. А вот чтобы выжить, нужно постараться. Нужно постараться не оглядываться назад, не искать опору в прошлом, а найти её здесь и сейчас. Вот в этом конкретном окружении.
Он протягивает мне шоколад, я молча беру и запихиваю в рот. Я бы мог возразить ему, мог бы начать спорить, но не хочу. В его словах есть что-то. Какое-то зерно правды. В конце концов, он попал в этот ад год назад и выжил. А значит, он знает, о чём говорит.
— Да ты философ, — усмехаюсь и отламываю очередной кусок шоколада.
Огава пожимает плечами.
Я смотрю на рассыпанные по полу карандаши, альбом, читалку. Наверное, нужно это всё собрать.
========== 21. День пятый: Ханаки ==========
Подобрав под себя одну ногу, сижу в кресле и рисую. Тонкий грифель уверенно скользит по плотной гладкой бумаге, оставляя чёткие, плавные линии. Я испытываю удовольствие, держа в пальцах этот карандаш, прорисовывая складки, вырисовывая узоры. Руки соскучились по рисованию, и та частичка души, в которой сидит художник, тоже соскучилась. Полгода ведь даже ни одного наброска не делал. Учёба отнимала всё время. А сейчас, здесь, запертый в элитном притоне, превращённый в шлюшку, в подстилку для двух мужиков — рисую.
Абсурд? Да, абсурд.
Но я не знаю, что мне ещё делать, кроме как привыкать.
Китори уже третьи сутки лежит в мед. отделении, и я ничем не могу ему помочь. Абсолютно ничем. Могу только ждать, свыкаться и ждать. А ещё рисовать.
После развратной ночи с братьями Сора, когда снова по доброй воле отдался им, я опять грыз себя, корил, обещал себе не быть тряпкой, говорил, что больше они меня не заставят, не уломают. Решил быть твёрдым и непоколебимым, запереться в этой комнате, отказываться от еды, ни с кем не разговаривать, сопротивляться.
Но мне не дали.
Прямо с утра в комнату ворвался Ишиай и потащил меня в столовую, там перезнакомил со всеми, а дальше понеслось само снежным комом. Весь день меня не оставляли одного ни на минуту: водили по всему зданию, показывали, рассказывали, затащили в салон на массаж. Короче, закрутили, замотали, облепили вниманием, и в себя я пришёл только поздно вечером в этой самой комнате. Ждал, что придут братья Сора, готовился к отпору, но не заметил, как уснул.
Харумэ пришёл на следующий день и подарил набор для рисования. Он откуда-то узнал, что мы с Китори в школьные годы рисовали додзинси[13], участвовали в ярмарках, даже на Комикет[14] ездили со своим синглом. Планировали начать большой серьёзный проект минимум на двадцать глав, придумали и отрисовали главных персонажей, примерный сюжет в тетрадке накидали, но дальше этого дело не пошло.
Началась подготовка к экзаменам, потом сами экзамены, а, как поступили, там совсем не до манги стало. Больше, чем полгода, вообще не рисовали. И вот тут — на тебе.
Харумэ — патрон, извращенец и насильник — принёс вчера альбом, карандаши и как ни в чём не бывало сказал:
— Я знаю, ты любишь рисовать. Рисуй, если хочешь, котёнок.
И ушёл.
Я думал, он меня снова трахать начнёт, а он просто ушёл.
Ещё долго потом сидел, смотрел на этот набор и не хотел прикасаться к нему. Из принципа. Ещё не хватало того, чтобы они меня так просто покупали. Подкупали.
И как-то так получилось — сам не знаю как, — но я начал чиркать на бумаге. Какие-то абстрактные почеркушки ни о чём, штриховка, узоры, потом поймал себя на мысли, что рисую героев нашей манги.
Герои у нас абсолютно марти-сьюшные были, да и сюжет не ахти какой сложный. Два брата-близнеца: первый — буян, правдоборец с обострённым чувством справедливости — Кадзэру, и второй — более спокойный миротворец-дипломат — Мидзуке. Начинаться должно было всё со школьной экскурсии по одному из музеев города Идзумо, где братьям чисто случайно удалось потрогать руками парные мечи какого-то древнего местного самурая. Чуть погодя братья вляпывались в уличную драку, и в самый пиковый момент в руках Кадзэру прямо из воздуха материализовался один из тех мечей. Второй меч появлялся уже у Мидзуке во время другой драки с божком из синтоистского небесного пантеона. По ходу сюжета выяснялось, что оба этих меча принадлежали когда-то мятежному богу Сусаноо — богу ветра, бурь и водной стихии. Один меч назывался Тоцука-но цуруги, которым Сусаноо победил восьмиглавого змея, после чего нашёл в его хвосте второй меч — Кусанаги-но цуруги, — который потом подарил своей сестре Аматэрасу. Впоследствии этот меч отправили на землю, и он стал одним из трёх символов императорской власти[15], но в результате военных баталий потерялся. И вот по нашему сюжету боги вознамерились его вернуть. Только братья ничего отдавать не собирались, так как являлись реинкарнацией Сусаноо, память которого начинала пробуждаться и вскрывала его планы. Мечтал же он о том, чтобы наперекор всем остальным богам вытащить из мира мёртвых свою божественную мать Идзанами. Каким именно образом — мы так и не придумали, но под конец могучие близнецы должны были весьма эпично гонять ветрами и бурями весь божественный пантеон. Достигалась эта мощь благодаря божественно-духовному слиянию близнецов: всякие там медитации, духовные порывы и прочие ментальные практики.
Сейчас же это слияние представляется мне совершенно по-другому. Даже более того — оно у меня рисуется. Само!
Вот прямо в эту самую минуту я старательно вырисовываю заострённые соски на обнажённой груди Кадзэру и подчёркиваю штриховкой уплотнение в области паха. Совершенно не контролирую себя. Рука действует сама. И мне нравится — да, нравится! — это рисовать.
А вчера… То, что нарисовал вчера, даже вспоминать стыдно.
Я такой же, как и близнецы Сора. И кажется, с этим уже поздно что-то делать.
Смотрю на рисунки, разбросанные по столу, на эти полуобнажённые, льнущие друг к другу фигуры братьев.
Да. Поздно.
Я уже съехал с катушек, свихнулся окончательно, и все мои мысли забиты извратом.
Когда тебе колют наркотики и заставляют заниматься сексом, ты, естественно, обвиняешь насильников. Когда тебя уже без наркоты принуждают к разврату, всё ещё можно обвинить во всём их. Но когда ты сам, своими руками рисуешь это, рисуешь с удовольствием, получая наслаждение от прорисовки пикантных деталей…