– А, – продолжал мистер Дженджис, – раз уж вы будет у Сеньор Президент, надо не распускайт там слюни и сказайт ему, что слухи, которые тут про вас ходят, – есть глупость, сплошной глупость.
– Само собой разумеется, – заметил один из четырех собеседников, тот, что просил коньяк.
– И вы мне это говорите! – перебил его Кара де Анхель, поворачиваясь к мистеру Дженджису.
– Ну и что же? – воскликнул гринго, с размаху шлепнув ладонями по мраморному столу. – Конечно! Я бывал тем вечер тут и слыхал собственным ухом, как военный прокурор говорил о вас, вы есть враг перевыборов и заодно с генерал Каналес, друг революции, большой предатель.
Кара де Анхелю не удалось скрыть охватившей его тревоги. Обстановка складывалась так, что идти теперь к Президенту было страшновато.
Приблизился кельнер с напитками. Сверкала белая манишка, а на манишке, украшенной красной цепочкой, – слово «Gambrinus».
– Вот виски… пиво…
Мистер Дженджис одним махом, не моргнув глазом, опорожнил рюмку, словно проглотил слабительное; потом вынул трубку и набил ее табаком.
– Да, мой друг, нежданно до слуха патрон дошел это дело, и вам не следуйт много веселиться. Вы должен сейчас использовайт визит и сказайт ему прямо о том, что есть и что нет; это случай – весьма счастливый.
– Ваш совет принят к сведению, мистер Дженджис, всего хорошего; пойду за экипажем, чтобы успеть вовремя. Благодарю и пока откланиваюсь.
Мистер Дженджис разжег трубку.
– Сколько рюмок виски вы зараз выпиваете, мистер Дженджис? – спросил один из сидевших за столом.
– Во-шем-над-цать! – ответил гринго, не вынимая изо рта трубки; один глаз его сощурился, а другой, голубой-голубой, уставился на желтый огонек горящей спички.
– Да, вы правы! Виски – великая вещь!
– Бог свидетель, я бы не сказайт это; об это спрашивайт у тех, кто не пьет, как я – только с горя…
– Что вы говорите, мистер Дженджис!
– Как не говорить, если я это чувствуйт! На моей родине каждый говорит, что чувствуйт. Абсолютно.
– Великолепное качество…
– О нет, мне больше нравится тут, у вас: говорить не то, что чувствовайт, чтобы всем был приятно!
– Значит, там, у вас, очки не втирают…
– О нет, абсолютно; то, что есть «втирание очков», уже божественным образом попал в Библию!
– Еще виски, мистер Дженджис!
– Я так полагайт, что я выпивайт еще впеки! – Браво, вы из тех, кто погибает, но не сдается!
– Comment [31] .
– Мой друг говорит, что вы из тех, кто погибает…
– Да, я уже понимайт: из тех, кто погибант и не сдавайтся. Нет. Я есть из тех, кто живет и не сдавайтся. Всегда только живой, и если сможет, я погибайт, сдаваясь для один господь бог.
– Этот мистер Дженджис, наверное, хотел бы, чтобы лил дождь из виски!
– Нет, нет. Зачем?… Тогда бы зонтики продавайт не для зонтики, а для воронки… – И добавил после небольшой паузы, заполненной дымком, вившимся из трубки, и клубами ваты, плывшими из его рта, в то время как остальные смеялись: – Хо-о-роший парень этот Кара де Анхель; но, если он не сделайт то, что я ему говорит, он никогда не будет иметь прощение и очень много поплатится!
Толпа молчаливых людей незаметно заполняла ресторанчик; их было так много, что желающие войти с трудом протискивались в дверь. Большинство из них не рассаживались, а толпились у дверей; люди стояли между столами, у стойки. Они зашли мимоходом, не имело смысла садиться. «Тише!» – сказал хрипловатым голосом низковатый, староватый, лысоватый, странноватый, грязноватый человечек, развертывая отпечатанное крупными буквами воззвание, которое двое других помогли ему прилепить с помощью кусочков черного воска на одно из зеркал ресторана.