В стороне стояли оцинкованные железные ванны для мытья посуды, рядом расположились баки, куда сгребались остатки пищи. Повсюду сновали румяные повара и измождённые посудомойки.
Все стоящие в очереди туристы могли свободно наблюдать за сложной технологией приготовления пищи, чтобы потом не возникало ненужных сом-нений и мелких придирок по поводу её свежести и отменного качества.
Повар на раздаче, он же шеф-повар, в белом колпаке с высоченной тульёй и в условно белом халате, который служил ему для вытирания вспо-тевших и испачканных жиром и сажей рук, мог бы с успехом выступать в цирке с оригинальным номером, так ловко манипулировал он кухонными предметами и блюдами с кушаньями, приготовленными для туристов.
Этот повар славился на всю округу и служил гордостью турбазы Он делал для её директора хорошую рекламу, или, как стало принято обозначать её простым русским словечком - "пиар". Смешное и понятное словечко. Ка-ждый раз, когда я слышу "пиар", мне на память приходит не менее вкусное словечко "пижон". И объяснение ему, которое я вычитал в журнале "Кро-кодил": пижон - это мужчина, у которого количество жён равно числу "пи".
Повара звали Эдик, и это тоже было очень смешно, потому что для та-кого "пионерского" имени этот грузин был уже не молод, носил пышные чёрные усы, к тому же был слишком толст и грузен. Грузины вообще часто бывают грузными от излишне выпитого вина, обильной острой пищи, кото-рая составляет славу грузинской кухне, и их вальяжной лености. Можно бы-ло бы подумать, что Эдик это уменьшительное имя от Эдуарда, и звали его Эдиком в шутку, но это было не так.
Эдик это было полное взрослое имя повара, и в паспорте у него было записано чёрным по белому: Эдик Шалвович Гарибашвили. Всем он был ну-жен, все его о чём-то спрашивали, только и слышно было, как в кухне разда-валось: "Эдик! Эдик! Эдик!" Он всегда с готовностью и охотно откликался, швырялся короткими, как приказ, грузинскими словами и продолжал свою уникальную цирковую работу.
Возвращавшиеся в родные пенаты после отдыха в Бакуриани молодые люди, делясь с друзьями и близкими своими незабываемыми впечатлениями о Кавказе, первым делом вспоминали не катание на лыжах, не красоты здеш-них мест, а повара Эдика.
Каждую тарелку или миску, перед тем как выставить её на поднос, Эдик с ловкостью фокусника вертел несколько мгновений на толстом пальце, потом элегантно подхватывал готовое улететь за пределы галактики блюдо и с лёгким пристуком ставил его на поднос, на положенное ей место. Сначала он выставлял на очередной поднос алюминиевую миску с пахучим дымя-щимся лобио, от которого уже за версту разило острым перцем. Затем он ар-тистичным движением выхватывал из рук помощника, в таком же поварском колпаке, но с гораздо меньшей тульей, глубокую миску, в которой лежали го-ры переплетённых, напутанных макарон вперемешку с кусочками отварного мяса, предварительно пропущенного через мясорубку, и, лихо крутанув на пальце, водружал её рядом с первой миской. Макароны были изумительного серо-пепельного цвета, с палец толщиной, напоминающие дешёвые папиро-сы "Пушка". Блюдо отличалось изысканным вкусом и носило романтическое название "макароны по-флотски".
Как утверждали некоторые многоопытные туристы, прошедшие при-зывную службу на флоте, ежедневное употребление таких вкусных макарон в пищу необычайно способствовало не только развитию обезьяньей ловкости у молодых матросов дальнего плавания, случись им, по свистку боцмана, ка-рабкаться по верёвочным вихляющимся трапам на реи учебного парусного судна, но и скорейшему освоению современной горнолыжной техники под названием "годиль" (Франция) или "христиания" (Австрия), что по сути дела одно и то же. Во всяком случае, никто из профессиональных спортсменов, числящихся слесарями-токарями в штате разных заводов и фабрик, чтобы получить любительский статус для участия в соревнованиях, объяснить мне, бестолковому, разницу между "годилем" и "христианией" не смог. Зато мы, самодеятельные, самоуверенно напыщенные горнолыжники, с упоением пользовались этими непонятными терминами, чтобы пустить пыль в глаза доверчивым новичкам, дабы они внимали нам, развесив уши.
Ещё на одной тарелке свободно разместилось несколько ломтиков мел-ко ноздреватого желтоватого овечьего сыра, кубик сливочного масла, разме-ром с пол спичечного коробка, и три куска свежайшего серого хлеба с ко-ричневой корочкой, только что доставленного хлебовозкой из пекарен Бор-жоми и вкусно пахнувшего недавним тестом. Эта тарелка, как и предыдущие миски, тоже проходила испытания центробежной силы на пальце Эдика. К тому же он успевал ещё при этом пританцовывать румбу. В заключение ста-вилась на поднос кружка мутно-белого, очень сладкого, обжигающе горячего напитка, который носил благородное название кофе по причине щедрого наличия в нём цикория. После этого весёлый повар Эдик делал выметающую отмашку своей пухлой рукой и приговаривал густым сочным басом:
- Готов! Пошёл! Следующий! Генацвале!
Мы, четверо москвичей, заняли освободившийся столик, на пластико-вой поверхности которого небесно-голубого цвета были видны следы влаж-ной уборки, с заметными разводами от жирной тряпки, поставили свои под-носы с тарелками и мисками и первым делом принялись, как бы невзначай, шарить по сторонам гла-зами в надежде увидеть Нонну. Наконец кто-то из нас первым заметил её, она сидела недалеко от нас за таким же, как наш, сто-ликом. Рядом с ней были ещё три девицы, одна явная грузинка, две другие - сразу не поймёшь, но явно не кавказской национальности. Скорей всего, при-езжие из России. Сразу-то увидеть Нонну не удалось, потому что между на-ми постоянно сновали бестолковые туристы, кто с полными, кто с пустыми подносами.
- Да вон же она, - сказал Толя Дрынов.
- Кто, она? - спросил я равнодушным тоном.
- Не притворяйся, что ты не понимаешь, о ком идёт речь, - сказал Вадик Савченко. - У тебя, мой милый, всё написано на лице.
- Оказывается, ты, мой друг, умеешь читать то, что написано на лицах.
- А ты как думал?
Девушки за тем столиком, на который показал Толя Дрынов, о чём-то оживлённо беседовали и поминутно громко смеялись, чтобы привлечь к себе внимание. Не удивительно: они были молоды, хороши собой, и им было безотчётно весело.
Скажу честно, мне безразличны женские наряды, но на этот раз нас восхитил элегантный костюм Нонны. С моей стороны было бы свинством не попытаться описать этот наряд, ведь она так старалась.
На ней была надета сделанная под матросскую рубашку белая батисто-вая блузка с широким, лежащим на плечах синим воротником, по краям ко-торого светились по всему обводу три белые полоски. В широком и глубоком клиновидном вырезе на груди, где настоящие дамы обычно лелеют свои соблазнительные декольте, была сделана вставка, имитирующая матросскую тельняшку. На голове у Нонны лихо красовалась надетая чуть набекрень ко-кетливая капитанская фуражка, с белым, заломленным спереди верхом, ма-леньким чёрным лакированным козырьком и синей тульей, по центру ко-торой отсвечивал золотом значок якоря, обвитого цепями.
Ах, как хороша была Нонна в этом элегантном ярком наряде в турист-ской столовой, куда все приходили кто в чём попало, в основном это были бумазейные треники, растянутые на коленках.