- А что про царя ты - так хоть бы и Помазанник, теперь-то власть другая!
- Власть другая, только жизнь всё одно лихая.
"Да... сменил тему. Что у меня, что у неё - куда ни кинь - всюду клин", - с этой мыслью и засобирался спать. - Стели постель. Отдыхать осталось немного.
Евдокия отвернулась к стене, прикрыла глаза. Не воротишь. Ничего не воротишь. Надо поспать. Она старалась уснуть, но сон, видимо, где-то отстал на полустанке. И вдруг подумалось, что и она стоит на незнакомом полустанке, а поезд, на котором ей бы ехать положено, скрылся в дали. И беги, не беги по рельсам - не догонишь. Невыносимое чувство пустоты заполнило душу: "Кто я? Ольга? Евдокия? Теперь уж и сама не знаю". Ни полумрак вагона, ни мерный перестук колес не принесли желанного сна. Поезд тяжко вздохнул сжатым воздухом, лязгнули вагоны, прогремела тамбурная дверь и, несуразно громкий в сонной тишине, мужской голос стал что-то требовательно выговаривать проводнице. Женщина в ответ негромко отвечала, пытаясь урезонить ночного пассажира, но он, не обращая внимания на спящих людей, только распалялся. Тонкая, еле уловимая ниточка памяти вдруг протянулась из этого вагона, от этого резкого мужского голоса, до... деревянного дома с чистыми комнатами. До дальнего далёка Олиного детства.
Октябрь к середине подходил. Листья с деревьев облетели, а снег ещё не выпал. Это... это было на Покров день. Да, точно. Проснулась и сразу к окну: вот-вот ждали снег! Должна бы радоваться, а она видела чёрную землю и торчащие вверх голые ветви деревьев. Младшая сестра тоже прильнула к стеклу. Шёл ей тогда десятый год. Поэтому помнила всё, что день этот уготовил. На столе накрыли чай. И только собрались садиться, в дверь громко постучали. Встревоженная соседка сказала, что в правление по темноте приехали какие-то люди. А сегодня с раннего утра идут по дворам и выгребают всё, что им вздумается. Взамен какую-то бумажку выдают, мол, для пользы государства реквизируют, а не грабят. И уже две подводы нагрузили. А муж её вместе с соседом в тайгу ушли. Заступиться некому.
- То одна власть, то другая, не разбери-пойми. Сами знаете, как до нас новости доходят! Может и власть, раз бумажку выдают. Бандитам это надо? А может и бандиты.
Бедных дворов в Корсаково не было. Работали люди, хозяйничали грамотно, с умом. Так что в любой дом заходи - есть чем поживиться. Пришёл сосед.
- Слышал, теперешняя власть какую-то реквизицию проводит в пользу бедных. Может чем и надо подсобить. А с оружием придём - вроде супротив власти идём.
Отец снял со стены ружьё, подержал в руках, поставил в простенок. На крыльце к ним присоединился ещё один сосед.
- Не съедят же они нас? Трое мужиков всё-таки. - И они направились вдоль улицы.
Время шло. А отец всё не возвращался. На улице послышался шум, в дверь заухали резкие удары и в дом ввалился огромный мужик. Следом за ним не так уверенно, вошли ещё двое. Комната наполнилась отвратительным кислым запахом.
-Ну что, Семёныч, начинай реквизицию. А ты Пётр Андреевич, пока бумагу этой дамочке выдай. Да укажи, что заодно проводим обыск, поскольку муж этой дамочки является организатором контрреволюционного мятежа в Корсаково.
Оля видела, как мама изменилась в лице, пытаясь объяснить, что это какая-то ошибка, потому что ни её муж, ни кто другой никакого мятежа не организовывали.
-Твой муж и его подельники задержаны. Вечером допросим и определимся со степенью вины, в соответствии с данными нам чрезвычайными полномочиями. А ты, дамочка, вижу тоже контрреволюционно настроенная? Как думаешь, Семёныч, не задержать ли и её? Детей в приют определим, а то растут как буржуйские выкормыши!
Семёныч связывал в тугой узел тёплую одежду, собранную в доме:
-Мужик-то он как, он ить и бежать может при задержании, тут уж поневоле придётся оружие применить. А этих соплюх... - он поскрёб пятернёй затылок, - им ведь на телеге место надо, а его и так в обрез, - кивнул на объёмный узел. - Раз заговор раскрылся, придётся всё Корсаково обыскивать и... реквизицию проводить, - и поволок узел из дома.
Вечером вместе с матерью и сестрой пришлось долго стоять возле крыльца правления. Холодный ветер задувал под подол пальто, лез за воротник. Но когда попытались подняться по ступеням, охранник передёрнул затвор винтовки. Был ли это солдат, или милиционер, а может какой гражданский доброволец, по разномастной одёжке разве разберёшь?
Когда решили, что ждать уже нечего, дверь распахнулась, и на крыльцо вытолкнули двух человек, это были соседи. Следом вышли два конвоира. За углом дома раздались выстрелы и буквально через несколько минут, конвоиры вернулись одни. Один из них - тот самый Семёныч, который был в их доме утром. Агафья кинулась к нему. Выслушав её, он кивнул:
-Говоришь, возместить желаешь, оказать содействие трудовому народу, в обмен, значит, на жизнь твоего мужа? Передам твою просьбу, рассмотрим, рассмотрим...
И они опять стояли. От холода и страха за отца тряслось всё внутри, и никак было не унять эту дрожь. Вдруг дверь распахнулась, на крыльцо вышел Семёныч.
-Ну, что, рассмотрели мы дело Грунько... И вынесли отдельно, персонально так сказать, решение.
Достал из-за пазухи бумажку, чертыхнулся, выплевывая догоревшую до губ самокрутку, потряс этой бумажкой в воздухе:
-Так что, вот - заменили мы ему расстрел на повешение. - И запихнул бумажку за пазуху. - Семёныч, выводи! - Дверь опять распахнулась, и на крыльцо вышел отец. Из одежды на нём оставалось только нижнее бельё. Мать вскрикнула и кинулась в ноги шагавшим за отцом солдатам. Семёныч оттащил её в сторону:
-Радуйся, что сама жива и дети при тебе. А то у вас ружьё изъято. А энто уже вооруженный мятеж против законной власти!
-В тайге живём. Охотничье ружьё. Да и пошёл он безоружным!
Но мать никто не слушал. Отца подвели в старой берёзе, возле которой уже лежали несколько трупов. Видеть всё это было выше человеческих сил. Семёныч поставил табуретку, перекинул верёвку.
-Агафья, встань. Не унижайся. Сбереги себя и детей наших. И помните, всё помните! - Отец ещё что-то говорил, но в детской памяти остались только эти слова, отцовский голос, четкая картина происходящего и звук, будто сильный ветер гудит. Отцу накинули петлю на шею, Семёныч примерился к табуретке, страшно закричала мать... зажмуриться, но... смотрела не моргая. И запомнила, так что эта страшная картина всю жизнь ночью вдруг заставляла открывать глаза, чтоб исчезло жуткое видение.
Потом Семёныч подогнал подводу.
-Влезай, - ткнул мать, посадил их с сестрой. Мать, молча, покачала головой, и пошла пешком.
-Не кочевряжься! А то и сама за супружником последуешь!
Подъехали. Семёныч подождал пока все вошли в дом, протиснулся следом.
-Ну что, думаешь, за так жисть твою и соплюх энтих спас? Не я, лежали бы рядком с другими под той берёзой. Так что, обещала оказать помощь - придётся раскошелиться. - И по-хозяйски окинул комнату взглядом. Чего ещё утром не утащил? Мать села на стул, сложила на коленях руки и уставилась куда-то в одну точку. Печь давно протопилась, сколько не прижимайся к ней - холодно. Дом выстыл. Семёныч собирал все, что только можно было вынести из дома, и таскал на телегу.