11. Я не высокомерен, у меня просто такое выражение лица.
12. Да, я много пью. Совсем необязательно мне об этом говорить, это касается конкретно тебя, Финнеас Вейн.
13. Да, я много читаю. Это не значит, что у меня разряжен телефон. Я просто люблю читать.
14. Если я читаю, то это не лучшее время, чтоб говорить со мной.
15. Чем меньше со мной контактировать, тем, в общем-то, лучше для всех нас.
16. Я не хам, я саркастичный интроверт.
17. Повторяю, я не высокомерен. Я просто умнее многих из вас.
18. Нет, не обязательно это проверять. Это факт.
19. Нет, я не гомосексуалист.
20. Нет, не обязательно это проверять.
21. Нет, я не расист. И не сексист.
22. Я не опасен для ваших детей.
23. Я не опасен для вас.
24. Никогда не будите меня по утрам, тогда я точно безопасен.
25. Единственная разумная причина того, что вы прерываете мои уроки — ядерная война.
26. Повторяю, да, я сын того самого Гарри Поттера, которому совершенно необязательно знать о том, что я здесь.
Составлено лично А.С. Поттером».
— Пункт двадцать пять, — напомнил я, подняв взгляд на жрицу. — Так… у меня еще полчаса времени с детьми, чем обязан?
— Лови намек: после трех дня в шатре никого, кроме меня не будет.
— И ты решила меня проинформировать, — сухо сказал я. — В церкви. Когда нас слышат спиногрызы. Ты что, мозги под тюрбаном перегрела?
Повернувшись к хихикающим ученикам так резко, что тяжелый ярко-лиловый тюрбан покачнулся на голове, Палома широко распахнула глаза, застланные белесой пеленой.
Дети как один ахнули и прижались друг к другу, побросав яблоки на пол.
— Такие нервные, — зашептала жрица, снова повернувшись ко мне и нагнувшись над столом ниже.
— Я сказал им, что если они не будут практиковаться, ты принесешь их в жертву.
— Замечательно, Поттер. Ты понял про три часа дня?
— Не стыдно тебе в церкви о таком говорить, а? — улыбнулся я, краем глаза наблюдая за учениками.
— Я не христианка, — пожала плечами Палома и, коротко поцеловав меня в губы, оттолкнулась от стола и, позвякивая многочисленными цепочками и браслетами, направилась к двери.
Проводив ее тонкую фигурку, облаченную в яркие шелка, я снова взял в руки волшебную палочку и, взмахнув ею, отправил парящие в воздухе и валяющиеся на полу яблоки в большую корзину.
— Теперь, когда закончили обсуждать мою личную жизнь, знать о которой вам рано и опасно, — протянул я громче, чем обычно. — В шеренгу по одному, и показываем мне фокус: сначала поднять яблоко в воздух, опустить обратно, а затем приманить к себе. Так, ты, собакоед, первый. А ты, Мулан, вторая.
— Мы не собакоед и Мулан, мы корейцы! — возразил мальчик тринадцати лет на ломаном испанском.
— Пусть Мулан, вы все равно не запомните мое имя. — Девочка была настроена куда более флегматично.
Усмехнувшись, я кивнул. Наблюдая за тем, как мальчик сосредоточенно колдует над яблоком, я краем глаза взглянул на наручные часы, мысленно подгоняя стрелки до трех часов.
*
— Пост сдал, — сказал я, когда последний ученик, жуя на ходу яблоко, выбежал из церкви.
— Пост принял, — кивнул священник и, пропустив меня на выход, зашел внутрь, чуть покачиваясь.
Осторожно переступив через большую курицу, греющуюся на солнце прямо посреди дороги, я направился к своему домику.
Домик крохотный, он казался меньше моей комнаты в вилле Сантана, в нем пахло специями и табаком, а еще он кишел почему-то белками, которые считали своим долгом перерывать то и дело ящики с крупами и орехами. С интернетом в деревне был большой напряг, разве что в баре на рынке можно было изредка поймать слабый сигнал, но я вполне довольствовался телевизором. Хоть и поначалу даже вспоминал, как его включать, настолько отвык от этого чуда технологического прогресса прошлого века.
Закрыв деревянную дверь за собой, я услышал звук телевизора и повернул голову. Финн сидел на диване, кормил лесную мышь тыквенными семечками и с лицом философа, задумавшегося о вечном, смотрел по телевизору диснеевского «Аладдина».
Услышав хлопок двери и поймав мой взгляд, Финн встрепенулся и, схватив мышь, спрятал ее в своих длинных дредах, закрученных в свободный узел.
— А я думаю, какая сволочь подкармливает грызунов, — фыркнул я. — Новый Орлеан, ты знаешь, сколько болезней они переносят?
Незаметно (как ему показалось) Финн сунул семечку в волосы и моргнул.
— Забей, — протянул я. — Где был всю ночь? Кормил лесную живность и пугал людей в темноте?
— Ага. Я заебался слушать твои вопли, — повернулся ко мне Финн, сняв мышь с плеча. — «Финн, убей его! Оно ползет! Убей этого сраного паука!». Ссыкло.
И, ухмыльнувшись, невольно притянул взгляд к своим заметно удлинившимся клыкам.
Честно говоря, Финну роль вампира подходил куда больше, чем мне. Да, черт возьми, больше, чем кому-либо, даже больше, чем киношным исполнителям, которые создали стереотип о богично прекрасных детях ночи. Кто-то, кто питается сырой плотью и кровью, грешит, если совсем уж грубо сказать, каннибализмом, бесспорно является скорее чудовищем, нежели кумиром половозрелых подростков, олицетворением хаоса и страха. Я в своих больших очках, клетчатой рубашке и с абсолютно невыразительной внешностью подходил на эту роль слабо. Меня не испугается жертва в темном переулке, это скорее меня проще испугать ее воплем. Мне приходится доказывать, что я вампир, пока не осушу стакан крови, никто не поверит (в этом был главный плюс).
Финн же — другое дело. Остервенелый, необузданный, то самое олицетворение хаоса и страха (пусть он и любит детей, кормит мышек и не убивает пауков). Даже внешне дикий немного: темная грива дредов, многочисленные татуировки непонятного мне содержания, глаза горящие, как два огонька, ухмылка самого беса, особенно с этими клыками. Кольцо в ноздре дурацкое. Похож не пойми на кого: то ли на пирата, то ли на аборигена какого-то, то ли на того самого любимого всеми вампира.
— Тебе не мешают дреды? — вырвался у меня вопрос, когда я сел рядом.
— А тебе череп не жмет?
— Нет, ну правда, неужели тебе никогда не хотелось расчесаться?
— Нет, — коротко ответил Финн, снова уставившись в экран.
— А если расплести… — улыбнулся я.
— Руки убрал, — прорычал Финн.
— Просто интересно, сколько дюймов у тебя волосы.
— До хуя.
— В смысле?
— Во всех смыслах.
— Вопросов больше не имею, — сдержав смешок, сказал я.
Демонстративно прибавив громкость телевизору, Финн, отвернулся и протянул мышке очередную семечку.
До трех дня еще около часа, поэтому заняться толком нечем. В небольшом холодильнике есть термос с козьей кровью — премерзкое пойло, можно заставить себя выпить пинту, чтоб побороть соблазн пообедать жрицей вуду.
Я как раз уговаривал себя подняться с дивана и, зажав нос, налить в стакан козьей крови, как в дверь постучали.
— Заходи, — бросил я, не спрашивая, кого принесло.
Дверь скрипнула и я, лениво повернувшись, увидел невысокого марокканца-змееуста неопределенного возраста: я дал ему не больше семнадцати, но судя по тому, что на рынке он живет давно, я не был уверен в том, что он зарабатывает сам едва ли не с десяти.
На плечах змееуста, словно грея его оливковую кожу, нежился большой аспид, который, учуяв мышь, дернулся в сторону.
Финн, спрятав трепещущую мышку в ладонях, зарычал, обнажив клыки, а змееуст, потупив нечеловечески желтые глаза, прикрикнул на аспида своим шипящим говором.
— Что случилось, Салам? — спросил я. — Привет, кстати.
Салам глянул в телевизор и, вместо боевика или триллера (или что там смотрят такие крутые гангстеры, как мы с Финнеасом), увидев на экране диснеевского «Аладдина», не сдержал усмешку.
— «Аладдин»? Неожиданно, — констатировал он по-английски звонким голосом с едва различимым акцентом и скосил желтые глаза на Финна. — Я бы показал тебе «Арабскую Ночь и Волшебный Восток».