И я глушила в горле кашель.
***
В пятницу я встретила Татьяну Ивановну на улице, и она пригласила меня на митинг на Театральной площади.
–Посоветуйся с мамой. Я не знаю, во сколько поеду, возможно, на 11.30.
Как же я обрадовалась! Но как же мне выбраться в выходной день, когда все дома? Я попробовала поговорить по-человечески с мамой, но не тут-то было.
–Можно мне завтра поехать в Москву с Татьяной Ивановной?
–Ну, конечно же, нет! – с самодовольной издёвкой сказала она. – Я так хочу! Какая тебе Москва? Там– трупы! Ехать куда-то с пятидесятилетней тёткой, которую я знать не знаю! Что ты всё с бабками водишься? И я не удивлюсь, если узнаю, что ты, пока я на работе, куда-нибудь уже съездила, и вернулась к моему приходу! Она тебе как мать родная, только на работу тебя не берёт, берёт своих! Или ты на работу устраиваться поедешь?
–А что, отпустила бы?– удивилась я.
–Если на работу, то я, может быть, с тобой бы поехала.
Какая же я была в эти выходные злая, как её ненавидела! Так и записала в своём дневнике: «Ненавижу её! С пятницы и надолго к ней зарождается холодная, глухая ненависть».
***
Октябрь был холодный-холодный. Если накануне лил дождь, то в бывший праздник, день Конституции СССР, было холодное солнце и высокое небо.
28 сентября начинается золотая осень, и липы за окном вспыхнули жёлтым фосфором, а клёны у реки медленно наливались оранжевым соком. Осень разряжала их щедро, но это зависит от химического состава почвы. А тополя уже совсем раздетые.
Сегодня мне на курсы библейского образования, но я решила отнестись к ним наплевательски. Я иду по сброшенным листьям американского клёна, чуть тронутым желтизной, а точнее…сединой, сединой ежегодной старости. Мне нужно положить Вике в ящик записку, потому что телефона у меня нет.
И опаздываю на четверть часа.
–А мы уже думали, что ты заболела и не придёшь, хотели уже расходиться, – сказала Света.
«Кто это «мы»?» – не поняла я.
–Крещение – это подданство! – гремит Огола в глубине квартиры. – И мы должны его иметь! От нас ничего больше не требуется, только иметь подданство! Сатана, который с детства стремится обратить ребёнка в какую-нибудь культовую религию! Надо крестить взрослых, которые осознают!
«Что это ещё за «крещение»? – поразилась я.– Если они станут к ним ко мне приставать, скажу, что мне – нельзя, что я – уже крещёная…»
Я всё никак не могла осознать, что существуют ещё какие-то враждебные православию течения.
Сегодня я подарила Злате коричневого зайца, которого кто-то сшил на уроке труда в младших классах. У нас лучшие работы выставляли в шкафу. А мы «проходили практику» у Раисы Ивановны, учителя начальных классов, и я попросила у неё этого зайца. И вот пригодился…
–Ты её балуешь,– замечает Света.
А мне просто хотелось сделать что-нибудь хорошее для моих новых,– как мне казалось, – подруг.
–Хочешь посмотреть нашу новую мебель? – шепчет Злата мне на ухо.
–Светочка, как же теперь у тебя уютно! – пищит Огола.
–Да, мы просто раньше думали, что куда-нибудь уедем, поэтому хорошей мебели и не покупали. А сейчас я просто не понимаю, ну зачем столько времени мы в этом себе отказывали?!
Старый диван, на котором Огола на первом уроке так приторно-противно пела «Пра-а-ви-ильно-о-о!» депортирован на кухню, на его место стал мягкий тёмно-зелёный, с валиками. Детская кроватка исчезла, на её место задвинули шкаф, а в освободившийся угол стал другой диван, поменьше. А ещё два кресла, и толстый «глазастый» палас в тон. И зачем я только делаю свои позорные, нищенские подарки?
На новом диване какая-то новая женщина, холёная, в каре мягких светлых волос, в красненьком костюмчике. Это – Саша, Александра из Ивантеевки, самая близкая подруга Оголы по собранию. И меня усаживают в серёдку: Огола – справа, Саша – слева. Какая-то технология НЛП?
–Ах, Аллочка, ты сегодня в юбочке пришла! – умиляется Огола, но рано. На мне просто широченная блузка моды прошлого года, коричневая, с крупным белым рисунком, похожая на короткое платье.
А юбку я принесла с собой, я носила её дома. В какие-то давно ушедшие года это было страшно модно,– индийские вещи и ткани. Огола и Саша по-матерински помогают мне натянуть её поверх моих нелепых, широких брюк, как будто я – немощная, и не могу сама переодеться.
–Алла посещает собрания? – осведомляется блондинка.
–Ещё нет, – говорит Огола.
«И посещать не собирается, – добавляю я мысленно. – А что это, интересно, такое?
–А родители твои! – восклицает Саша. – Будут конфликты из-за того, что мы – читаем!
–Да никто не знает! – раздражённо отмахиваюсь я.
Я только что пришла, а мне уже до смерти надоел этот разговор.
–Будут конфликты…– всё причитает Александра.– Есть ли тебе восемнадцать лет?
–Будет в ноябре,– отвечает Огола.
–Да,– Света расположилась в кресле у окна,– как говорится, человеку после восемнадцати лет уже никто не может указывать.
Но только не в моём случае. Я– бесправная рабыня. А мама, похоже, нарочно всё делает, чтобы у меня не было никаких связей с обществом, ничего своего.
–И, как сказано! – гремит Огола.– «Беззаконные будут истреблены с земли, а вероломные – искоренены из неё!» Когда родители не познают истины, то у человека нет шансов получить вечную жизнь! Вот, пожалуйста! – и она с гневом указала на меня перевёрнутой ладонью.
–А у ребёнка? – перебивает Света.
–Светочка, Злата твоя – деревце тоненькое, неокрепшее, она хоть как-то за тебя держится. А ты,– кричит мне Огола, – ты не виновата! Мы не живём под Моисеевым законом, и сейчас каждый отвечает только за себя! Ты не виновата, что они у тебя не познают истины, и тем самым подписали себе смертный приговор! А перед Иеговой за человека до восемнадцати лет отвечают его родители!
А вот в Англии и США совершеннолетие совсем позднее – в двадцать один год. А там как, а, Огола?
–Конечно, надо, – замечает Света, – чтобы и родители были в Господе.
–Алла, тебе просто больше надо просить у Иеговы! И он даст даром, ведь он– наш отец! Что ему нужно от нас? Да ничего! Света, тебе разве что-то нужно от Златы твоей? Да ничего! А после Армагеддона уже никто не будет звать мать матерью!
–Не будут называть мать матерью?! – поражается Света. – Да как же так!
Было видно, что это её задело.
–Светочка, мы все будем братьями и сёстрами, и звать друг друга по именам! Иегова даст всем нам новые имена! А родители наши – лишь проводники и няньки! Жизнь человеку даёт только Бог, а мать твоя – она просто половую потребность выполняла! И отцом-то никого называть нельзя, у нас один отец – Иегова. Титулы всё эти… Светочка, как там у тебя Злата? А ну давай её по Жёлтой книге6.
–Злата,– показывает на картинку Александра, – скажи нам, кто это?
–Принцесса, – хитро улыбаясь и склонив золотую головку на бок, отвечает девочка.
–А что она делает?
–Спасает малыша. Моисея.
Лучше бы русской истории с четырёх лет учили, а не еврейской! Рассказывали про Александра Невского, Дмитрия Донского, князя Владимира…
–Какая ты умница! Шура, возьми молитву.
Молитва– не нота.
–Иегова, прощай нам прегрешения наши, ибо знаешь ты: мы– несовершенны…
Обманчивое расслабление…всё так легко. Мы– несовершенны, вот и не приставай к нам! Всё скоро кончится!
–У Иеговы к нам – холодная любовь, – просвещает Александра.
–Довольно необычное сочетание,– задумчиво говорит Света. – Чтобы любовь, но холодная…
–Вечной жизни не достоин никто!– вскрикивает Огола. – Это– дар!
–Знаешь ли ты четыре вида любви?– таинственно шепчет Александра.
Я знала шесть «цветов любви»,– агапэ, эрос, людус, прагма, сторге, мания,– но сочла за лучшее промолчать.
–Агапэ, эрос, сторге, филие, – задумчиво играя очками в алой оправе, сказала Александра. – Агапэ – любовь Иеговы к нам. Филие – любовь к родителям. А сторге мы не разбирали…