– Я могла его видеть. Это ты понимаешь? Просто видеть. «Хоть редко, хоть в неделю раз в деревне нашей видеть Вас…», – грубо и громко ответила Олеся, но Людмила не придала значения тону дочери.
– Ты только мучаешь себя этим. Он тоже хорош: позволял себя любить. Приятно, наверное, внимание красивой девочки.
– Мама! Он не виноват!
– Конечно, не виноват. Но если бы он один раз с тобой нормально и честно поговорил, у меня была бы сейчас здоровая дочь, – Людмила тоже заплакала.
Олеся повернулась, уткнулась ей в колени и еще сильнее разрыдалась.
– Мамочка, я очень сильно его люблю, очень сильно!
Людмила нежно гладила дочь по волосам.
– Все проходит, пройдет и это, обязательно пройдет, ты еще влюбишься, все будет хорошо.
– Я никогда его не разлюблю. Слышишь? Никогда! – навзрыд прокричала Олеся и вновь отвернулась к стене.
Людмила вышла из комнаты и через некоторое время вернулась с успокоительным.
– Дочка, нужно выпить лекарство.
– Я не хочу.
– Тебе станет немного легче. Поверь.
Олеся повернулась, взяла чашку и молча выпила горькие капли.
– Постарайся поспать. Тебе сейчас тяжело, все пройдет. Первая любовь имеет свойство быстро заканчиваться. Сейчас тебе кажется, что это на всю жизнь, но это не так. Жизнь возьмет свое, ты еще будешь счастлива и любима.
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Большую часть времени Олеся провела в своей комнате, плача в подушку или безразличным взглядом наблюдая за жизнью за окном. Теплое лето не манило ее на улицу, солнечные лучи вызывали ощущение безнадежности и уныния. Она отчаянно себя жалела, но понять и остановить этот деструктивный, разрушающий процесс не могла в силу своих юных лет – он продолжал затягивать ее в мутную воду болотной трясины. Неосознанно она ждала поддержки от природы, хотела, чтобы сейчас поднялся сильный ветер, даже ураган, полил дождь, застучал по подоконнику град – пусть природа плачет вместе с ней. Однако жизнь вокруг бурлила, улыбаясь во весь свой жаркий экватор, и шла своим чередом – она была безучастна к горечи и досаде Олеси.
Несколько раз звонил Саша. Олеся не подходила к телефону: ее душили слезы.
– Олеся, нужно поесть, – Людмила всерьез беспокоилась за здоровье дочери.
– Я не хочу.
– Тебе нужно готовиться к вступительным экзаменам, ты вообще собираешься в институт?
– Мне все равно.
– Съешь хотя бы куриный бульон, просто водичку, без всего. Давай я тебе сюда принесу. Хочешь?
Олеся молчала. Людмила принесла поднос с маленькой пиалой прозрачного бульона и села на стул рядом с кроватью.
– Олеся, нужно поесть. Пожалуйста, дочка.
– Я не хочу.
– Через не хочу, – настойчиво уговаривала Людмила.
Олеся села в кровати, облокотившись о стену, взяла ложку и молча поела.
Через три недели Олеся успешно сдала вступительные экзамены и была зачислена на первый курс Института им. Менделеева. Не зря говорят, предмет нужно знать так, чтобы даже ночью можно было без запинок ответить. Так и Олеся: химия была ее коньком, поэтому даже в таких мучительных обстоятельствах ей удалось получить «отлично» по профпредмету. Наличие серебряной медали спасло от сдачи остальных экзаменов – она поступила вне конкурса. Вся ее жизнь сейчас была в тумане: то ли от разлуки и любовных переживаний, то ли от больших доз успокоительных, без которых она не могла обходиться ни дня. Она по-прежнему плакала, но уже меньше, только по ночам, днем старалась держать себя в форме, чтобы не расстраивать близких. Ее выдавали красные глаза и опухшие веки, она стала боязливой, легко восприимчивой к обидам, замкнулась в своем неспокойном мире и перестала улыбаться. Ей везде мерещился Павел Иванович, в воздухе она улавливала запах его парфюма, слышала его голос и вела с ним долгие беседы. В ее жизни появилось много так называемых ритуалов: она не могла лечь спать, три раза не проверив заперта ли входная дверь; голову она тоже мыла три раза – ведь три – счастливое число. Уходя из дома, отчаянно боялась оставить включенной плиту, утюг или чайник. Возвращалась, по нескольку раз все проверяла и глазами, и руками – ощупывала тумблеры, убеждаясь, что они находятся в положении «выключено»; старалась зафиксировать в памяти вилку, выдернутую из розетки и утюг, убранный в шкаф. Однако выйдя за дверь, Олеся уже ни в чем не была уверена и болезненно страдала из-за этого. Она могла вернуться еще раз или, если была далеко от дома, тяжело переживать, представляя страшные сцены пожара или опустошенную ворами квартиру. На душе было темно и безрадостно.
В середине августа вместе с семьей Олеся уехала на море, где потихоньку начала возвращаться если не к нормальной и привычной, то хотя бы просто – к жизни.
31 августа позвонил Павел Иванович, спросил, как дела, поступила ли она в институт. Олеся односложно и безразлично отвечала: все хорошо, да, поступила – она хотела полностью закрыться от него. Не получилось. Положив трубку, Олеся вновь вернулась к состоянию после выпускного вечера – слезы, боль, страх и обида на жизнь. Только теперь Людмила была настроена более решительно и не позволила дочери рыдать, лежа в кровати. Завтра начиналась новая жизнь, и Олеся должна была быть в подобающем состоянии. Она тут же напоила дочь успокоительными, чаем с мятой, мысленно проклиная Павла Ивановича за этот неуместный звонок, вновь сбивший ее дочь с недавно устоявшейся зыбкой траектории жизни.
Вечером пришла в гости Марина, она только что вернулась с дачи, где провела большую часть лета. Она поступила в Высшую Школу Экономики, туда же, куда и Саша, и теперь они будут учиться на одном факультете и даже в одной группе. Олесю мало интересовали такие подробности. И Марина, и Саша были для нее живым напоминанием о школе, о тех счастливых днях, когда она могла каждый день видеть своего любимого ПалИваныча. Мысли о нем доставляли нестерпимую душевную боль, часто переходящую в физическую слабость, апатию и тревогу. Олеся балансировала на грани душевной болезни и осознавала это. В голове появились навязчивые мысли, заглушаемые ритуалами. Ей казалось, если она что-то не сделает – случится страшное – умрет мама. Без мамы она сейчас не представляла жизни, только она была для нее опорой и стимулом, ради которого нужно было держаться и как-то выживать.
Саша Смирнов все еще приглашал Олесю на свидания и она, на автомате, соглашалась. Однажды осенью, прогуливаясь в парке, она откровенно призналась ему в том, что по-прежнему думает о Павле Ивановиче.
– Саша, мне нужно тебе что-то сказать. Я знаю, сейчас тебе это не понравится, но я должна быть честной с тобой. Ты много для меня значишь.
– Я знаю, Олесь, ты скажешь, что меня не любишь.
– Увы. Я не хочу тебя обманывать. Ты видный, умный парень, не трать на меня время, пожалуйста.
– Скажи, ты хотела бы вот сейчас здесь гулять с Павлом Ивановичем?
– Да. Я не понимаю, к чему ты клонишь.
– А зачем? В смысле, почему ты хочешь с ним гулять? Ты знаешь, что он женат, и между вами ничего не будет. Ведь так?
– Да, так… – Олеся начала улавливать ход мысли Саши, – мне было бы приятно хотя бы иногда его видеть, просто так, просто потому… Просто потому, что я…
– Что ты его любишь – закончил ее мысль Саша.
– Да.
– А я люблю тебя. Вот. Я это сказал. И хочу тебя видеть и на что-то надеяться.
– Саш… не нужно надеяться. Я не люблю тебя. Я знаю, это звучит жестоко. Но это так. Ты друг, только друг. И будешь, наверное, всегда только другом. Не вижу я в тебе мужчину. Не потому, что ты плохой, а потому что глаза мне застилает любовь к другому человеку. Пойми, я не хочу тебя обидеть, не получится у нас ничего.
– Олесь, позволь мне самому решать, можно мне тебя любить или нет.
Олеся промолчала. Она понимала его желание, потому что сама думала точно также.
Прошло время, Олеся стала уклоняться от свиданий с Сашей, и в конце концов они перестали видеться. Марина иногда рассказывала о нем, вскользь, как бы невзначай, все еще надеясь поженить двух школьных друзей. Сама она давно рассталась с Максом и ничуть об этом не жалела. У нее появились новые знакомые, дружба с которыми имела все шансы перерасти в скором времени в пылкую страсть.