Саша всю дорогу молчал, да и Олеся не испытывала особой потребности разговаривать. Уже у дома, Саша решил прояснить ситуацию.
– Я все-таки хочу быть для тебя хотя бы другом.
– Уверен? – смущенно спросила Олеся.
– Да. Можно? Давай по-прежнему ходить в театр, на речку… Ведь у тебя же с ним… Ну это… Ты же с ним… Черт… В общем, давай дружить.
– Так мы вроде и не ссорились… – заметила Олеся.
– Значит все останется по-прежнему, да?
– Да, если ты этого хочешь. Только вряд ли будет что-то большее, Саш, понимаешь?
– Это мы еще посмотрим.
Саша поцеловал Олесю в щечку, дождался, пока за ней закроется вторая подъездная дверь и побрел домой, ругая себя за этот прямой вопрос. «Что я хотел услышать в ответ? На что надеялся? Любит она его, и так видно, к гадалке не ходи. Спасает только то, что ПалИваныч женат. Если даже поморочит ей голову, все равно бросит. А я подожду», – совсем не по-детски рассуждал он, все убыстряя и убыстряя шаг.
Окончание школы, 1997 год
Последний звонок прозвенел для Олеси как набатный колокол, грозно и беспощадно извещая о начале конца. Тревожно и пугливо съежилась ее душа, и не экзамены были тому виной. Сознание рисовало картину разлуки, она понимала – в эти самые моменты она прощается с Павлом Ивановичем, надолго, может быть, навсегда. Больше никогда она не сядет за парту в кабинете химии, не устремит влюбленный взор на учителя, не поймает его взгляд – то серьезный и сосредоточенный, то добрый и нежный. Ничего и никогда больше не будет. Без него не хотелось жить. С ним она готова была обнять весь мир.
Она старалась не выделяться среди ликующей толпы одноклассников: смеялась, танцевала, шутила, заглушая саднящую сердечную боль. Еще не совсем конец, еще будут встречи на консультациях и экзаменах, и будет выпускной бал, где она надеялась потанцевать с Павлом Ивановичем. Впереди было что-то хорошее, и это хорошее согревало, не давая унынию полностью захватить настроение Олеси.
Павел Иванович вел себя сдержанно и отстраненно, что еще больше расстраивало и угнетало Олесю. В день выпускного бала он увидел ее, входящей в школу, и впервые за долгие дни улыбнулся – по-доброму, как раньше. Олеся, хотя и была еще совсем девочкой, смогла уловить в этом взгляде проблески мужского интереса. Ее платье было пышным, пастельно-желтым, воздушным и по-детски коротким; волосы свободно развевались, ничем не сдерживаемые. Она как будто специально не хотела взрослеть, надевая взрослые платья «в пол» и сооружая на голове экстравагантные прически, как сделали многие выпускницы. Она хотела задержаться в детстве, здесь, в школе, рядом с Павлом Ивановичем.
Побросав вещи в классе, выпускники потянулись в актовый зал – начиналась торжественная часть. После речи директора, изрядно затянувшейся и заставивший зал заскучать, наконец-то приступили к вручению аттестатов: то и дело раздавались фамилии одноклассников, за ними следовали резвые, нетерпеливые аплодисменты, букеты цветов и фотовспышки.
– Аттестат вручается Беловой Олесе Николаевне! – услышала Олеся свою фамилию и поспешила к трибуне.
– Поздравляю с успешным окончанием школы, желаю доброго пути и успехов в дальнейшей учебе, – директор произнес дежурную фразу, пожав руку Олесе.
Павел Иванович стоял рядом и с умилением смотрел на свою любимую ученицу. Она взяла «корочки», подняла взгляд на учителя, вежливо сказала «спасибо» и вернулась на свое место. Через час все аттестаты были вручены, в адрес учителей прозвучали последние слова благодарности, актовый зал благоухал ароматом многочисленных роз и искусственных парфюмов. Суета, возбуждение, поздравления, слезы родителей и воодушевление выпускников – все это сейчас бурлило в стенах школы.
Олеся грустила. В школьном дворе, тайком от администрации, разливали шампанское – она была к этому равнодушна, праздновать разлуку не хотелось, веселые искрящиеся пузырьки не радовали. Она бродила по коридорам школы, то в столовую, где был накрыт праздничный стол, то в актовый зал, на дискотеку. Все это было не то и не там. Ее любимый Павел Иванович вместе с коллегами праздновали отдельно от детей, в учительской. Это было так дико и неправильно, что Олеся чуть было не заплакала, узнав такие подробности. Сладости, фрукты, разнообразные пироги, торты, приготовленные заботливыми родителями, не привлекали ее внимания. Ей был нужен только Павел Иванович. Он все-таки пришел в актовый зал, увидел Олесю, унылую и молчаливую, стоявшую у стены, и пригласил на танец. Из жалости ли? Олесе было не важно.
Она протянула ему дрожащую руку, фиксируя в памяти каждый свой жест, каждое его прикосновение, вдыхая его запах – старалась запомнить все в мельчайших деталях, понимая – это сближение в танце последнее, что между ними будет. Это конец. Она, совершенно не стесняясь, положила голову ему на плечо, закрыла глаза и полностью погрузилась в ощущения, пребывая в тоске бессильного отчаяния. По щекам текли слезы. Павел Иванович не знал, что с ней делать: легонько гладил ее спину, не по-мужски, скорее, по-отечески пытаясь успокоить, приголубить, приласкать. Она беззвучно плакала, прижимаясь к нему все сильнее и сильнее, казалось, внутри этого крохотного девичьего тельца поднимается тайфун, при каждом порыве заставляя ее содрогается от страха и ужаса стихии. Музыка затихла, Павел Иванович молча отвел Олесю обратно, усадил на стул и ушел.
Ему было бесконечно жаль эту девочку. Жизнь преподносила ей первый взрослый урок. Он понимал это, и не знал, что делать. И для нее, и для него ситуация была новой, неизвестной и морально тяжелой. Справляться с этим они должны были по одиночке, так распорядилась жизнь, так решила судьба.
– Олеся, хвост пистолетом, все будет хорошо, – это все, что он мог сказать ей на прощание, провожая до дверей школы.
Стояло тихое июньское утро. Воздух обжигал утренней прохладой, легкой, почти незаметной, изморосью. Сквозь небольшую сероватую тучу проглядывал пучок ярких солнечных лучей, над рекой стелился сизый туман. Над ярким, красно-розовым клевером тяжело летали нагруженные шмели, неся на лапках оранжевые шарики нектара. То тут, то там раздавались трели соловья; щебетала иволга, порой переходя на легкий свист; играла на серебряных колокольчиках малиновка. Ранние птахи радостно встречали новый день.
После выпускного бала
Олеся лежала в своей кровати, отвернувшись к стене и безудержно, мучительно рыдала. По ее же собственному мнению в это июньское утро ее жизнь больше не представляла для нее интереса. «Зачем вставать с кровати, куда-то идти, есть, пить? Зачем все это, если я больше никогда его не увижу?», – таков был ход ее мыслей. Ее мечты, стремления, надежды – в этот день все оборвалось. Все было закончено раз и навсегда. Она не знала, о чем теперь думать перед сном, чего желать, как жить дальше, а главное – зачем.
Мама Олеси, Людмила, всерьез обеспокоенная душевным состоянием дочери, пребывала в некоторой растерянности. Она знала о влюбленности Олеси в учителя, всегда знала, Олеся сама ей рассказывала, но такие тяжелые переживания дочери стали для нее непринятой и болезненной неожиданностью. «Разве можно так убиваться по мужчине?» – думала она с позиции прожитых лет, – ни один мужчина не достоен таких страданий, нет, ни один».
– Олеся, ну ты же не думаешь, у тебя же нет таких… плохих мыслей, доченька? – спросила Людмила, присев на край кровати.
– Нет, мама, я не собираюсь уходить из жизни. Не переживай из-за этого. Я просто не понимаю, как и зачем мне теперь жить. В чем смысл жизни.
Людмила мысленно перекрестилась и помолилась: «Спаси и сохрани ее, Господи».
– Ну как же, Олесенька. Сейчас в институт нужно поступить, а там замуж выйдешь, все наладится.
– Я ничего не хочу. И тем более замуж. Точнее хочу. Замуж за Павла Ивановича. Мама, я хочу его целовать.
– У тебя с ним никогда ничего не могло быть, понимаешь? – вкрадчиво сказала она, пытаясь заглянуть дочери в глаза, но она по-прежнему лежала лицом к стене и не собиралась поворачиваться, – он уже давно и счастливо женат.