Гастон исчез, чтобы через минуту вернуться с названными украшениями. Эйвон взял тяжелую цепь и накинул ее на шею Леона. Она лежала полукружием на его груди, камни вспыхивали внутренним огнем, но были не ярче и не синее глаз мальчика.
– Монсеньор! – ахнул Леон и погладил драгоценную цепь.
– Дай мне свою шляпу. Застежку, Гастон. – Герцог неторопливо пришпилил кольцо из брильянтов и сапфиров к загнутому краю шляпы пажа, затем отдал ее Леону, отступил на шаг и оглядел дело своих рук. – Да. Не понимаю, как я раньше не подумал о сапфирах? Дверь, дитя мое.
Все еще не придя в себя от неожиданного поступка своего господина, Леон открыл перед ним дверь. Эйвон вышел во двор и сел в ожидавшую карету. Леон вопросительно посмотрел на него, не зная, следует ли ему забраться на козлы или последовать за своим господином.
– Да, можешь сесть со мной, – сказал Эйвон в ответ на незаданный вопрос. – Скажи им, чтобы отпустили лошадей.
Леон исполнил это распоряжение и поспешно нырнул в дверцу, зная, чего ожидать от лошадей Эйвона. Форейторы мгновенно вскочили на застоявшихся лошадей, те налегли на постромки, и карета повернула к решетчатым чугунным воротам. Они понеслись вперед со всей возможной быстротой. Но узкие улицы, скользкий булыжник и бесконечные повороты и извивы по необходимости замедляли их движение, так что, только когда они выехали на версальскую дорогу, лошади смогли показать, на что они способны. Они рванули вперед, все четверо как одна, и карета помчалась с бешеной скоростью, иногда подпрыгивая на самых глубоких ухабах, но подвешена она была так хорошо, что по большей части сидевшие внутри не чувствовали никакой тряски, будто поверхность дороги была стеклянной.
Прошло некоторое время, прежде чем Леону удалось найти слова, чтобы поблагодарить герцога за цепь. Он примостился на краешке сиденья рядом с герцогом, благоговейно поглаживая отшлифованные камни и пытаясь скосить глаза на грудь, чтобы проверить, как смотрится цепь. Наконец он перевел дух и повернул лицо к своему господину, который, откинувшись на бархатные подушки, скучающе смотрел в окошко на проносящийся мимо пейзаж.
– Монсеньор… это… слишком ценная вещь, чтобы ее носил… я, – произнес Леон еле слышно.
– Ты так думаешь? – Эйвон взглянул на своего пажа с легкой улыбкой.
– Я… я бы не хотел носить ее, монсеньор. А если… если я ее потеряю?
– Тогда я буду вынужден купить тебе другую. Можешь потерять ее, если хочешь. Она твоя.
– Моя? – Леон судорожно переплел пальцы. – Моя, монсеньор? Вы пошутили! Я… я не сделал ничего, чтобы заслужить такой подарок.
– Видимо, тебе не приходило в голову, что я не плачу тебе жалованья? Где-то в Библии – не помню где – сказано, что трудящийся достоин награды своей. Утверждение по большей части, разумеется, далекое от истины, но я пожелал дать тебе эту цепь как… э… награду.
Тут Леон сорвал с себя шляпу, сдернул цепь через голову и почти швырнул ее герцогу. На побелевшем лице глаза горели черным огнем.
– Мне не нужно платы! Я буду работать для вас, пока не надорвусь, но не за плату! Нет! Тысячу раз – нет! Вы меня так рассердили!
– Это заметно, – сказал герцог, подобрал цепь и начал играть с ней. – А мне казалось, ты будешь доволен.
Леон провел ладонью по глазам. Когда он заговорил, его голос дрожал:
– Как вы могли так подумать? Я… я не ждал никакой платы. Я служил вам из любви и… и из благодарности, а… а вы даете мне цепь. Словно… словно считаете, что без платы я не стану служить вам усердно!
– Если бы я так считал, то не дал бы тебе ее! – Его светлость зевнул. – Возможно, тебе будет интересно узнать, что я не привык, чтобы мои пажи говорили со мной в таком тоне.
– Я… простите меня, монсеньор, – прошептал Леон и отвернулся, кусая губы.