Жалобы на Попова одна за другой из Москвы: ЦК КПСС, газет «Правда», «Известия», «Сельская жизнь» – отсылались в Горьковский обком партии. Обком направлял в Сосновский райком Чистову, а Чистов – начальнику милиции для расследования и принятия мер. Раз это связано с хищениями, то Асташкин отдавал их Попову. Попов вынужден был проверять и расследовать жалобы сам на себя и к ответственности привлекать жалобщиков. Облачив себя в милицейскую форму, поехал с жалобами на себя в Венец и Вилейку.
Транспорта в милиции не было, поэтому ему пришлось ждать попутной автомашины. В это время ехал Зимин. Попов спросил его:
– Куда едешь?
Зимин ответил:
– Заеду в ММС ненадолго, а затем – в Венец.
– Здорово мне повезло, – сказал Попов. – Мне в Венец и надо.
– Садись в кабину, – крикнул Зимин, но Попов с легкостью акробата влез в кузов автомашины и крикнул:
– Поехали.
В Венце Попов ушел в сельский совет, не заходя в контору колхоза. Зимина попросил его подождать, то есть заехать в сельский совет.
Зимин зашел в контору колхоза. Зайцев, исполнявший обязанности председателя колхоза, сидел в кабинете. Громко кричал в телефонную трубку, кого-то ругал. Когда Зимин вошел в кабинет, он со злостью бросил трубку, тяжело вздохнул, крикнул на всю контору:
– Бездельники, управы на вас нет!
– Я привез на них управу, – смеясь, сказал Зимин.
– Видел, видел, – ответил Зайцев. – Много в жизни видел кудесников и чудес, но такого еще нет. Вынесено решение общего партийного собрания колхоза передать в следственные органы материал на Попова. Там присутствовал сам Чистов. Все мы подготовили, хорошо, что не поспели передать. Сельский совет наметил провести внеочередную сессию по обсуждению Попова и даче разрешения органам милиции на его арест. Попов появился в милицейской форме, по-видимому, расследовать дела сам на себя. Вернее, заткнуть рты людям, требующим справедливости. Ну и дела!
– Брось возмущаться, – сказал Зимин. – Мне один знакомый врач говорил, что десятиминутное расстройство нервной системы поедает энергии в организме на целый вагон разгрузки каменного угля. Поедем лучше проветримся, посмотрим, чем занимаются механизаторы ММС. Поехали в Вилейку, они все там.
Попов пришел в сельский совет. Председателя на месте не было. Занял его кабинет и распорядился пригласить к нему пятнадцать основных жалобщиков на него. Побежали по большому селу гонцы. Из пятнадцати человек дома оказалось одиннадцать. Все приглашенные явились в сельский совет. Увидев Попова в милицейской форме, не только удивились, но и испугались.
Старухи разнесли по деревне страшную молву: «Попов – это оборотень. Он облачился в милицейскую форму, а завтра может обернуться прокурором». Один глухой восьмидесятилетний старик говорил, что он своими глазами видел, как Попов оборачивался в жеребца, быка и даже собаку-овчарку. Попов не спеша вызывал нужных ему людей, культурно беседовал. Предлагал немедленно прекратить кляузничать на него. В противном случае грозился создать уголовное дело в отношении ябедника.
– За что? – спрашивал вызываемый.
– Как за что? – важно говорил Попов. – Самогонный аппарат имеешь, самогонку гонишь, вот тебе и статья Уголовного кодекса. Дрова в лесу берешь без оплаты, значит воруешь. Сено косишь тоже без билета. Жену ругаешь, а иногда и бьешь, вот тебе и вторая статья. Можно сейчас просить у прокурора санкции на арест.
Жалобщик втягивал голову в плечи и просил у Попова прощения.
– Тогда мы с тобой квиты, – говорил Попов. – Пиши объяснение, что жалобу ты писал со слов бабки Матрены и никаких фактов, указанных в жалобе, подтвердить не можешь. «Отказываюсь от своих показаний, так как давал их в пьяном виде».
За четыре часа работы все недовольные им стали доброжелателями. Двух строптивых – шофера и тракториста – пришлось укрощать, звать на помощь лесничего Венецкого лесничества Бородавину, составлять акты уже на старую готовую продукцию трехлетней давности – дрова и тес. У тракториста в одной бутылке на дне были обнаружены остатки самогона. Оба быстро сдались и написали Попову нужные объяснения. Обрадованный Попов забыл про Зимина, на попутной автомашине уехал. «Надо все делать умело», – думал Попов. Он из черного вонючего омута вылез сухим и чистым.
Зимин с Зайцевым съездили в Вилейку. Зайцев попросил Зимина отвезти морды на Комсомольское озеро и туда же пригласил его на уху. Зимин согласился съездить на озеро, покупаться в теплой воде и поесть вкусной пахнувшей дымом ухи из карасей. На озере на пару с Зайцевым ловил мордами рыбу старик Вагин, страстный охотник и рыбак. Пока в морды ловились караси, он жил на озере в шалаше. Хотя Комсомольское было расположено далеко от населенных пунктов, но любители проверить чужие морды иногда появлялись на берегу пустынного лесного озера.
Старики Вагин и Зайцев варили уху. Зимин с шофером Галочкиным купались. Уху все ели с большим аппетитом. Чтобы есть карасей величиной чуть больше пятикопеечной монеты, требуются время и умение. Зимин попробовал, острая кость чуть не застряла в горле, и от дальнейшей еды он отказался. После обеда шофер ушел в кабину автомашины. Между стариками и Зиминым завязался откровенный разговор. Начал его Вагин.
– До чего мы только доживем? Всю землю запустили. Раньше у нас в деревне жил один богатый мужик. Имел свою ветряную мельницу и кузницу. Две каменные палатки, в которых сейчас промтоварный и хозяйственный магазин, – это его. Он тоже торговал, имел свой магазин, но товаров в нем было немного. В основном самое необходимое: соль, керосин, табак, сахар и так далее. Землю крестьяне делили по душам, то есть по количеству людей в семье. Земли он имел на душу столько же, сколько и все деревенские граждане. За землей ухаживал, всю удобрял навозом. Семья у него была большая – человек десять. Он собирал урожай зерновых больше, чем сейчас мы собираем всем колхозом. Земля-матушка любит уход и навоз. Кулаком его нельзя было назвать. Однако в 1930 году его раскулачили, все хозяйство растащили, а его куда-то сослали. Из всей его семьи никто из ссылки так и не вернулся.
– Ну ты брось, – возмутился Зайцев. – Он был настоящий мироед, кулак. Я тоже о нем многое слышал.
– Давай не будем спорить, – возразил Вагин. – Мы с тобой много раз спорили и оставались каждый при своем мнении.
– В одном ты прав, – сказал Зайцев. – Я старый коммунист 1929 года. Деревенский активист, всю жизнь работаю то председателем совета, то председателем колхоза.
– Ну и что ты заработал? – грубо прервал Вагин. – Скажи «спасибо», если тебе на могилу поставят памятник деревянный со звездой, а то воткнут осиновый кол и скажут: «Человек был никчемный». Ведь у тебя ничего нет, кроме костюма на тебе, а в доме скамейки по стенам, самодельная деревянная кровать и старый дедовский стол.
– Что верно, то верно, – подтвердил Зайцев. – Зато никто мне не скажет, что я такой-сякой.
– Эх, Николай Михайлович! – с упреком сказал Вагин. – Миша Попов недолго у нас работал. Напихал себе полные карманы денег и подобру-поздорову смотался. Этот человек себя не забывает. Что толку от твоей честности. Вот ты целую неделю на озеро не осмеливался на колхозной автомашине привезти морды. Попросил Зимина. Ведь ты все-таки хозяин колхоза, председатель, а ведешь себя как монашка. Всего боишься. До пенсии тебе остался один год. Выйдешь на пенсию, до больницы доехать умирать тебе лошади не дадут, скажут, что все заняты, приди еще раз завтра утром. Вот что ты заработал своей честностью. Миша Попов, если у него так дело пойдет, еще до пенсии миллионером станет. За деньги его в любую санаторию на самолете или вертолете отправят.
– Но это ты брось. У нас еще нет частных самолетов и вертолетов, – горячился Зайцев.
– Нет, так будут. Дело к этому идет. Мне сын говорил, что у нас в области есть люди, которые по миллиону рублей имеют на сберкнижке да по две-три автомашины. Мы с тобой, дураки, кулачили мужиков, всю жизнь не снимавших с ног лаптей. Имели двух лошадей и столько же коров, да намолачивали в деревне хлеба больше всех. Придет время, нас в этом обвинят. Скажут: «Вы, активисты, разорили деревню, и с тех пор она не поднималась на ноги».