Отмучилась! Местные «паровозные» бабки с сожалением качали головами и мелко крестились. А наш сосед моряк-фронтовик дядя Жора выпил за помин ее души бутылку Солнцедара. Мы же, ребятня, бегали на место трагедии и, замирая от ужаса, смотрели на клочки окровавленной одежды и подсыхающие лужи крови…
Кончались шестидесятые и до объявленного Хрущевым коммунизма оставалось чуть более двадцати лет…
На этом эту историю можно было бы завершить. Да, была несчастна, страдала, но… не смогла понесть возложенный на нее крест, наложила на себя руки и попала из мучений земных в мучения вечные. Таков наш человеческий суд. Но ин суд Божий и суд человеческий. Вспоминается мне прочитанный в книге о старце Паисии Святогорце такой вот рассказ:
«Я слышал, – говорит старец, – историю об одной девочке, которая жила в деревне и ходила пасти козочку. Она привязывала козочку на лугу, а сама играла неподалёку. Однажды, когда она заигралась, коза отвязалась и убежала. Девочка стала ее искать, но не нашла, и вернулась домой без козы. Её отец страшно разгневался, избил её и выгнал из дома. "Иди ищи козу! – сказал он. – Если ты её не найдёшь, то лучше тебе повеситься". Несчастная девочка пошла искать козу. Наступила ночь, а она ещё не возвратилась домой. Родители забеспокоились, пошли её искать и нашли висящей на дереве. Она сделала на верёвке, к которой была привязана коза, петлю и повесилась. Несчастная девочка имела любочестие и поняла слова отца буквально. Её похоронили за кладбищенской оградой.
Конечно, Церковь поступила правильно, похоронив ее за церковной оградой. Церковь сделала это для того, чтобы притормозить тех, кто накладывает на себя руки из-за пустяков. Но и Христос поступит правильно, если возьмёт эту девочку в Рай».
Воистину, милосердие Божие безгранично! Но и «смерть грешника люта». А самоубийство – самый страшный грех!
Чем нам гордиться?
(Рассказ)
Подвиг остается подвигом, даже если его некому воспеть.
Джон Р.Р. Толкиен
Я ходил в атаки, кричал «ура», врывался в немецкие окопы, брал языков, ложился грудью на амбразуру вражеского дота и погибал за Родину. Был верен боевым товарищам и хранил военную тайну. Я был вооружен: отец вырезал из доски винтовку, обжег ее на огне, чтобы она приобрела благородный боевой цвет, и вручил мне. А если в бою вдруг кончались патроны, я бил врага гранатами и деревянным ножом. Когда я, пробираясь к немецкому штабу, полз по огороду среди огуречных грядок, сосед моряк-балтиец дядя Жора подбадривал из-за забора:
– Бей фашистского гада! Не жалей! Штыком его!
Иногда, будучи особенно под хмельком, он порывался прыгнуть через забор мне на помощь. И прыгнул бы, если бы не протез, да широченные матросские клеши, которые попадая в плен к репейнику, держали его на месте…
Дядя Жора был далеко не единственным соседом-фронтовиком. В конце шестидесятых у нас в Завокзалье едва ли не в каждом дворе звучало эхо войны. В выходные и праздники то со двора Сидихиных, то Моисеевых, то Лаптевых доносилось:
На позиции девушка провожала бойца,
Темной ночью простилися на ступеньках крыльца…
Это пели фронтовики. А на дворе дяди Жоры во всю плескались волны, бывалый моряк затягивал свои морские песни:
Рыщут штормы на просторе,
Блещет молния вдали,
Мы ведем в седое море
Боевые корабли…
Солдаты-победители пели и вспоминали былые сражения. А мы, мальчишки, продолжая их победы, играли в войну.
Конец ознакомительного фрагмента.