Молодцы, что и говорить! Поменяли местами цифры – и все, зашифровались. Несмотря на свою молодость, Анна порой удивлялась наивности мужских игр.
– В марте тысяча девятьсот сорок первого года Фриц Райхе, немецкий физик, сумевший удрать от нацистов, выехал через Лиссабон в Соединенные Штаты. – Роуз еще не закончил свое повествование. – Здесь его принимала организация еврейских беженцев, и, прежде чем его посадили на пароход до Нью‑Йорка, мы успели поговорить с ним, Фриц предупредил нас о вполне реальной атомной программе Германии. Теперь нам известно, что немцы построили где‑то в Берлине атомный реактор и производят там экарений. Нам также известно, что Гейзенберг встречался с датским физиком Нильсом Бором и они поспорили о том, может ли ученый с чистой совестью участвовать в создании бомбы. Причиной серьезного расхождения этих двух великих мужей как раз и стала немецкая атомная программа. Гейзенберг также рассказал Бору – в общих чертах – о работе атомного реактора. После этого Бор выехал из Дании и отправился в Америку. В июне вы еще были в Лондоне?
– Да, сэр.
– Стало быть, про «навозных жуков» уже знаете… про самолеты‑снаряды Фау‑1?
– Да, сэр.
– Мы полагаем, что это прототипы. Модели, с помощью которых на Лондон собираются сбросить атомную бомбу… когда она будет готова.
Снаружи висела удушливая жара, но в комнате вдруг сделалось ознобно. Невольно Анна потерла руки; Сазерленд пыхнул трубкой, и та заклокотала, словно источенное туберкулезом легкое.
– В офисе Кардью вы будете снимать микрофильмы с кое‑каких научных немецких журналов и делать для нас с Сазерлендом машинописные переводы любых статей, имеющих отношение к ядерной физике, – сказал Роуз. – Это ваша официальная работа; гораздо важнее будет то, что вы станете делать, если согласитесь поселиться в Эштуриле. Это курортное местечко для избранной публики в пятнадцати километрах от Лиссабона. Кардью сумел установить неплохие отношения с одним типом, Патриком Уилширом, который там живет. Это богатый делец пятидесяти с небольшим лет, у него имеются контакты и собственные дела в португальских колониях, в Анголе. Он ирландец, католик, вовсе не друг Великобритании. У нас есть сведения, что он продает вольфрам из рудников на севере страны, принадлежащих его жене‑португалке, и продает его только немцам. Им же он продает кору пробкового дуба и оливковое масло из своих поместий в Алентежу. Этот Уилшир предложил Кардью поселить кого‑нибудь из сотрудников «Шелл» в своем доме. Дом у него немаленький, а сотрудник ему требуется непременно женского пола.
Сазерленд покосился на своего сотрудника женского пола, прикидывая, как она примет это известие. Анне показалось, что по венам у нее струится не кровь, а прозрачный ледяной воздух.
– И что я должна делать? – спросила она, голосом выделяя каждое слово.
– Прислушиваться.
– Вы только что сказали: он хочет поселить у себя женщину.
– Он предпочитает женское общество, – заметил Роуз таким тоном, который яснее слов говорил: лично он подобных предпочтений не понимает и не разделяет.
– А жена? Разве его жена живет не с ним?
– Насколько я понимаю, их отношения… несколько разладились.
Глубокие, медленные вдохи не наполняли легкие кислородом. Под хлопчатым подолом юбки бедра вспотели и слиплись друг с другом. Анне казалось, будто все ее поры источают пот. Сазерленд слегка повернулся на стуле. Наконец‑то ящерица пошевелилась.
– Кардью говорит, что у его жены был тяжелый нервный срыв, – пояснил он.
– Сошла с ума? – ужаснулась Анна, романтический сюжет уже разворачивался в ее воображении.
– Не то чтобы вовсе рехнулась, – уточнил Роуз.