Мальчик и девочка.
– Ты был знаком с моей матерью?
– Одри знали все. Старались ее не злить, а то, глядишь, и не выплатят командировочные. Въедливая была тетка. Но отношений ни с кем не портила, пропесочит тебя хорошенько, а в конце дня не откажется выпить в пабе. Мы с ней частенько наведывались в один симпатичный бар в Сохо. Жалко ее. Всем нам без нее худо, особенно Дикки.
– Дикки?
– Странно, что он не заглянул. Дикки Роуз.
– Ричард Роуз?
– Он самый. Как помнишь, он взял лиссабонскую миссию на себя, когда Сазерленд перекинулся в сорок четвертом. Нынче Дикки у нас важная шишка. С тех пор как в шестьдесят третьем Ким покинул нас, много было повышений. Скверный год – Ким, Профьюмо и все прочее. Зато Дикки дорожку расчистили. Не успеем оглянуться, как все мы будем снимать шляпу перед сэром Дикки.
– Ричард Роуз дружил с моей матерью? – не веря своим ушам, переспросила Анна.
– Еще бы. Анна умела выбирать тех, кто далеко пойдет. Ким был ее любимчиком, уж и разобиделась она, когда он оказался предателем. Впрочем, все мы были потрясены. Сигарету?
Он протянул Анне пачку, щелкнул бензиновой зажигалкой. Они выкурили по сигарете, Уоллис прихватил три бутерброда, сложил их горкой.
– Зря это я, – пожурил он самого себя, – хлеб для меня – смерть. Какие планы, Анна? Или Андреа?
– Я по‑прежнему Анна.
– Вернешься в Лиссабон?
– Не думаю.
– Ясно.
– Я свой срок отслужила в Анголе и Мозамбике. В Гвинею я не поеду, тем более когда воюют уже двое.
– Вполне тебя понимаю. Какого черта их вообще туда понесло? Безумная война, скверная. Не следовало влезать в эту заварушку, победить и вовсе немыслимо. Выгоднее отказаться от колоний. На что они вообще нужны? Орешки, кокосы. Коврики у двери. Не стоит потраченных денег. Выпутывайся из этой хреновины поскорее, док, вот что я бы сказал Салазару. Не успеешь оглянуться, чернокожие сами перережут друг другу глотку. Как в Биафре.
– Я подумала: не заняться ли мне наукой в Кембридже?
– По‑прежнему с цифирьками возишься?
– Скорее с формулами, Джим.
– Молодчина. Теория игр, насколько я понимаю, все еще в моде? Стратегия. Как держать русских за яйца. И так далее.
– Тебе надо перед публикой выступать, Джим. Умеешь рассказать по‑простому.
– Я уж пытался. Студенты меня в штыки приняли. Говорят, фашист. Объявили забастовку перед следующей моей лекцией, на том дело и кончилось. Чертовы волосатики… Пригласили вместо меня какого‑то типа вещать насчет разоружения. Чему они только учатся?
– Рассуждаешь, как краснорожий полковник из провинций.
Уоллис рассмеялся, захлебнулся дымом.
– Вымирающая порода, – вздохнул он. – Но мы еще нужны. Ты видела фотографию Брежнева? Думаешь, такой человек станет слушать типов в безрукавках, которые покуривают косячок и обожают ароматизированные свечи? Хотя мне больше по душе был Хрущев. Тот порой завернет что‑нибудь эдакое, знаешь, были у человека озарения.
– Хрущев тебе нравится только потому, что вы оба терпеть не можете современное искусство, – пророкотал уверенный голос из коридора.
– А, Дикки. Я‑то думал, куда ты подевался. Только что говорил Анне, странно, что ты не заскочил угоститься спиртным на дармовщинку.
Ричард Роуз зачесывал седеющие волосы назад и фиксировал их гелем. Глаза его все еще смотрели зорко, пухлые губы готовы были к поцелуям. Все обменялись рукопожатиями. Будущий «сэр Дикки» смахнул воображаемую пылинку с лацкана.
– Ты помнишь, как Хрущев отозвался о современном искусстве? Ты еще в полный восторг пришел.