– Ничего не пригорело?
– Нечему пригорать, мама, – отмахнулась Анна. – Ведь поэтому вы отправили меня в Лиссабон? Вы с Роулинсоном?
– Право же, пахнет горелым.
– Не стоит скрывать, мама. Я видела вас обоих в Сент‑Джеймс‑парке после того, как ходила на собеседование к Роулинсону.
– В самом деле? – удивилась мать. – Я почувствовала тогда что‑то неладное.
– Я проследила за тобой до Чэрити‑хаус, до Райдер‑стрит.
– Я тогда работала на Райдер‑стрит, все верно. Роулинсон завербовал меня, а я – тебя.
– Ты завербовала меня? – вскинулась Анна.
– Да, с помощь Роули, и позаботилась о том, чтобы тебя отправили в сравнительно безопасное место. Казалось бы, что уж спокойнее Лиссабона?
– И в этом вся причина?
– Конечно. – Однако мать глядела лукаво.
– А еще вам с Роулинсоном хотелось убрать меня с дороги, разве нет?
– Молодой девушке не подобает ловить свою мать на таких вещах, – заерзала на стуле мать. – Это как‑то неловко.
– Но теперь уже все можно.
– Конечно. Теперь меня уже ничто не смутит. Даже процесс умирания.
Они сели за стол. Мать охотно пила вино, к еде почти не прикоснулась, извиняясь отсутствием аппетита. После ужина мать клонило в сон, Анна помогла ей добраться до постели и раздеться. Обнажилась белая, исхудалая плоть, маленькие груди обвисли тряпочками, живот все еще перетянут бинтами.
– Завтра сменим повязку, – сказала мать. – Ты не против помочь?
– Я не против, – вздохнула дочь, натягивая ночную сорочку через голову матери.
Мать умылась, почистила зубы, улеглась и попросила поцеловать ее перед сном. Все перевернулось с ног на голову, с ужасом осознала Анна.
Веки матери смыкались, отягощенные усталостью и алкоголем.
– Прости, я была не очень‑то хорошей матерью, – пробормотала она.
Слова слипались, были едва разборчивы.
У двери Анна остановилась, выключила свет и поймала себя на той самой мысли, с которой боролась в самолете: «Я никудышная мать, я люблю Жулиану, однако так и не сумела сблизиться с сыном».
– Завтра все объясню, завтра, – послышался в темноте голос матери. – Завтра расскажу тебе все.
17 августа 1968 года, Орландо‑роуд, Клэпэм, Лондон
Анна сидела на подоконнике, в темноте, легкий ветерок играл подолом ее ночной рубашки, шелестел листьями в саду, и этот шорох почти заглушал раскаты отдаленного грома, где‑то там, над центром города. Полумесяц заливал газон голубым светом, порой из соседнего квартала доносились отрывочные музыкальные аккорды. Если б только извлечь засевший в груди колючий осколок – тревогу за Жулиану, Анна впервые назвала бы себя счастливой. Она вернулась домой и после стольких лет рядом со ставшим чужим ей мужем обрела друга, близкого человека, на которого могла положиться. Что сотворило подобное чудо? Слова. Слова – и всего за несколько часов. Сорок лет отчуждения забыты, преодолены. Мать оказалась совсем не тем человеком, каким Анна ее знала, и при этом Одри ведет себя так естественно, как будто ничего не изменилось, как будто она всегда была такой. Или приближающаяся смерть освободила ее? Анна поежилась. Старина Роули – только верхушка айсберга, больше ничего в ту пору нельзя было разглядеть над поверхностью глубоких вод. «Завтра все объясню». Вот что происходит, когда человек резко меняется (или возвращается к первоистокам?), – все вокруг тоже меняется. Легкий спазм сжал низ живота, дрожь прошла по кишечнику, истина рвотой подступила к горлу.