– Да.
– Но это замечательно, замечательно! Лучшего парня, чем Луиш, и сыскать невозможно. А как ездит верхом! – добавил Кардью с таким видом, словно верховая езда – существенное подспорье в браке.
Анна раздвинула губы, и улыбка примерзла к ее губам. Вот оно, будущее, – слова отобрали у нее и перевели на общепринятый язык, на язык собеседника, ей не близкий. Слезы давили изнутри на глаза, непролитые слезы о Карле, который знал много языков, но лучше всего – те языки, на которых молчат.
Во вторник Анна сидела в Садах Эштрела, глядя на играющих детей, дожидалась назначенной встречи с Роузом. Дети носились, наступая на изменчивые тени, ветер, колебля ветви деревьев, причудливо изменял сочетание солнечных пятен на земле. Ритм жизни замедлился наконец‑то. Все такой же неумолимый, но хотя бы лихорадочная гонка прекратилась. В дело вступили большие армии, они разворачивались неспешно. Вероятно, ее судьба опять оказалась как‑то связана с событиями в Европе, с движением русских, американских и британских войск, попиравших руины рейха.
Подойдя к воротам напротив церкви, Анна издали взглянула на то окно, за которым несколько недель назад она ждала Карла. Кто‑то мыл окно изнутри, потом мелькнула рука, словно отделенная от тела, выбросила сигарету. У ног Анны струились серебристые трамвайные рельсы, прокладывавшие себе среди щебенки путь вниз с холма Калсада‑да‑Эштрела к Сан‑Бенту и Байру‑Алту, где им предстояло встретиться и пересечься с другими путями, однако никогда, никогда рельсы не отклонятся от предначертанного им маршрута. Была ночь, когда эти блестящие полосы кажутся серебряными нитями, связующими ее с прекрасным будущим. Теперь они превратились в наручники, приковавшие ее к неизбежности, но единственным выходом из этой неизбежности было самоубийство.
Снова Анна сидела перед Ричардом Роузом. В этот раз Ричард отнесся к ней не то чтобы с пренебрежением, просто он плотно поел и теперь откинулся на стуле, куря сигарету, и щурил глаза то ли от дыма, то ли от презрения к глупой бабе.
– Кардью сообщил мне, какие у вас новости, – сказал Роуз. Он помахал спичкой у нее перед носом, загасил и бросил в пепельницу. Почему‑то Анну этот небрежный жест обозлил.
– Мы готовили вас к работе…
– С вашего позволения, сэр, ни к чему вы меня не готовили. Я приехала сюда как переводчик, уже обученная.
– Когда мы готовили вас как агента, когда мы получили в Лиссабоне ваше досье и отчет о вашей подготовке, никому и в голову не приходило, что вы так… эмоциональны. Предполагалось, что вы – существо логическое, рациональное, математический ум. Вот почему вы нам пришлись по душе.
– Пришлась вам по душе?
– Судя по бумагам, вы были идеальной кандидатурой, – проворчал Роуз, еще плотнее усаживаясь на своем стуле, пуская дым ей в нос, тыча горящей сигаретой чуть ли не ей в лицо, он явно старался вывести Анну из себя. – Умная женщина, вжившаяся в свою роль, привлекательная, но знающая свое дело, хладнокровная… короче, идеально подходящая для такой работы.
Пауза. Роуз копается в портсигаре, ищет, чем еще ткнуть ей в нос.
– И вот вы приехали – продолжал он, – и мы были прямо‑таки потрясены тем, как вы легко вошли в свою роль. Сразу же завели нужные знакомства, поставляли важную информацию. Отлично справлялись с непростыми, скажем так, людьми и обстоятельствами. Все шло как по маслу, пока… – И он выпустил струю густого, почти черного дыма.
– Даже логичные, рациональные, с математическим складом ума люди порой влюбляются, – заметила Анна.
– Дважды подряд? – иронически приподнял брови Роуз.
Холодная насмешка впилась в Анну острием. Это было слишком несправедливо, и она бросилась возражать, хотя возражать не стоило.