Анна и Фосс, прижавшись к облупленной стене, слушали вместе со всеми. Еще одна музыкальная фраза, жалобный, сникающий вопль, слов не разобрать, внятно лишь чувство – мучительная утрата, всеобъемлющая жалость. И вновь взмывает голос. Влюбленные слушали, хотя и знали: им удалось найти то, что оплакивает песня. Они слушали: подлинная любовь знает, как близка утрата.
Потом они пошли дальше, не поднимаясь по крутому склону, но двигаясь параллельно ему, и выбрались на улицу Сан‑Педру‑де‑Алкантара. Отсюда серебряные нити трамвая повели их в гору, к конечной станции фуникулера. Снова перешли дорогу, и тень от густых деревьев и ограды парка накрыла их как раз в тот момент, когда ярко освещенная кабина фуникулера со вздохами и стонами двинулась вниз.
Они остались одни. Огни города играли под ними, в Байше, и над ними, вплоть до Алфамы и Каштелу‑де‑Сан‑Жорже. Анна прислонилась к ограде, притянула Фосса к себе, ухватив за лацканы пиджака, и вновь попыталась вжаться в него, раствориться в нем.
– Это нормально? – спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Я лишь однажды влюбился.
– В кого? – еле выговорила она, бездна распахнулась под ее ногами.
– В тебя, – сказал он. – Дурочка.
Она рассмеялась, разверзшийся провал тут же сомкнулся, и облегчение затопило ее, слезами поднимаясь к глазам. Как хрупко доверие, все висит на тонкой ниточке, и достаточно слова, чтобы перерубить эту нить.
Они что‑то говорили, любовный лепет, невыносимый для слуха обыкновенных людей, у которых есть работа, и комната на чердаке, и две‑три монеты – дожить до конца недели. Где‑нибудь в кафе или баре супруги, заслышав эти обрывки слов, качают головой. Жена пристальней всматривается в мужа и пытается припомнить, говорил ли он ей когда‑нибудь эти слова. Всепоглощающий разговор двух влюбленных, Анна забыла весь мир, забыла даже о сигаретах, пока Фосс не достал из кармана мятую пачку. Они прислонились к решетке ограды и закурили.
Байшу постепенно накрывал поднимавшийся от реки туман, очертания зданий утратили отчетливость, свет расплывался. И подсвеченная крепость сделалась зернистой, как на фотографии. Анна снова прижалась к возлюбленному, ухватилась за прутья ограды – ее руки чуть пониже его. Карл глянул на часы.
Они пошли обратно через Байру‑Алту, улицы и подъезды домов все еще были забиты народом. Фосс начал нервничать, угадывая в толпе тех, кого он знал, кто знал его. Здесь они с Анной расстались и разными путями двинулись к Садам Эштрела. Фосс забежал домой и прихватил пистолет, который дал ему польский полковник. Теперь он всегда будет при оружии, ведь он должен защищать не только свою жизнь. Пистолету нашлось место в багажнике, в ящике с инструментами. Анна ждала его на темной улочке позади Садов. Фосс повез ее в Эштурил, рассекая светом фар поднявшийся над морем и побережьем туман. Здесь воздух был прохладнее. Он высадил Анну неподалеку от казино, впился в ее губы прощальным поцелуем и, как всегда, сложным кружным путем поехал к Садам Монсеррате.
Вторник, 18 июля 1944 года, дом Мэри и Хэла, Кашкайш
Утро завершилось бурной сценой на кухне. Жара успела проникнуть под крышу маленького дома в Кашкайше, который арендовали супруги Каплз, и во всем доме эти двое не могли укрыться друг от друга. В итоге они столкнулись в кухне, только стол разделял их. Судорожно вцепившись в спинки стульев, они орали друг на друга, а между ними лежал не слишком подходящий для кухни предмет – мятые грязные трусики.
– Ты бы не меня спрашивал! – визжала Мэри. – Ты бы себя самого спросил: какого черта тебе понадобилось рыться в моем белье?
– О чем тут спрашивать? – возражал Хэл. – В белье рыться – не преступление.