Снял с себя костюм и красный галстук, коричневые английские ботинки и протолкнул их следом за шляпой, но тут заметил, что шляпа так и лежит на полу. Лазард замер, глаза его в страхе расширились. Проверил газету: нет, все верно, та самая. На краткий панический миг ему привиделось: чужак в соседней кабинке с недоумением следит за появлением шляпы, кейса, стопки одежек. Зовет полицию. А Лазард даже сбежать не может в носках и нижнем белье.
Ох, отлегло! Из‑под перегородки выполз темный костюм. Черная шляпа, темно‑синий галстук, черные ботинки, на этот раз никаких кейсов. Лазард сноровисто переоделся, вышел из туалета, доехал на такси до центра, а оттуда – на поезде до Белена.
В 6.20 человек в светло‑синем костюме, белой шляпе и солнечных очках, с кейсом, обтянутым кожей цвета карамели (крупная красная монограмма «БЛ»), зарегистрировался на вечерний рейс в Дакар. Самолет взмыл в воздух, а усталые агенты противоборствующих государств уселись писать рапорты.
Провал запланированной на утро операции сокрушил Сазерленда. Он все еще ознобно дрожал, растянувшись в кресле, машинально уминая в трубке табак. Роуз бесцеремонно распахнул дверь, вошел, навис над столом.
– Кое‑что нам удалось спасти после фиаско у ворот посольства.
– Лазард улетел?
– Будем надеяться, информация Фосса окажется точной и наш человек везет с собой алмазы.
– Фосс запросил о встрече.
– Уже?
– Уверяет, что это еще серьезнее, чем вчерашний разговор.
Оставив послание с просьбой о встрече в английском «почтовом ящике», Фосс расположился в Садах Эштрела, где рассчитывал дождаться испанца. Очередная газета, свернутая в трубочку, лежала наготове. Издатели прямо‑таки состояние себе составят на шпионах с газетами. Когда война закончится, тираж рухнет. Кто бы стал покупать эти жестко отцензурированные выпуски для чтения! Не говоря уж о специфическом языке португальских журналистов. Их красоты весьма напоминают стиль графини, если верить отзывам Волтерса, с тем только отличием, что тут, и содрав четыреста слоев белья, до лодыжки не доберешься.
Пако рухнул на скамью рядом с Фоссом. Пахло от него совсем скверно, как будто с потом выходила какая‑то зараза, желтая лихорадка, а то и чума. Черная полоска пены на губах Пако напомнила Фоссу народное прозвание желтой лихорадки – черная немочь, черная рвота.
– Вы все‑таки больны.
– Ничуть не более чем с утра.
– С утра вы говорили, что все в порядке.
– Пришлось полежать, – признал Пако, подавшись вперед, упираясь локтями в колени, как человек, мучимый коликой в животе.
– Что с вами?
– Не знаю. Вечно хвораю, и мать тоже маялась, а дожила до девяноста четырех лет.
– Сходили бы к врачу.
– Врачи! Они одно твердят: «Господь Бог неладно сотворил тебя, Пако!» И за это еще деньгу требуют. Не пойду я к врачам.
– Что выяснили про ту квартиру?
– Явка коммунистов.
– Уверены?
– Они и не прячутся. Служба государственной безопасности их живо обнаружит.
– Не стоит торопить события, Пако.
– Им я доносить не стану. Уж эти красные, – покачал он головой. – Да они способны дать объявление о явке в своей «Аванте!» – в разделе «Недвижимость».
Испанец попытался скроить ухмылку, но выглядело это так, будто он пытается справиться с судорогой.
Возвращаясь домой, Фосс все пытался стряхнуть с себя невидимую заразу, подцепленную от Пако. Ему смутно мерещилось: Пако – его смерть.
Вторник, 18 июля 1944 года.