— Я правильно понимаю, — спросил Сэм, — что тебя устраивает та ситуация, в которой ты сейчас находишься, и ты беспокоишься, как эти перемены на ней отразятся?
Догадка была бы идеально верна еще день назад, но после того, что случилось нынешней ночью, Джеймс уже не был в этом так уверен, поэтому вместо ответа неопределенно протянул:
— Все чего-то хотят, да?
Сэм обеими руками провел по коротким волосам, выжимая из них воду.
— В этом заключается главное условие. Предположительно. Но я хочу, чтобы ты понимал: все, о чем мы сейчас говорим, по сути гипотеза, а точнее аксиома, и ни то, ни другое не имеет отношения к науке. Мы приняли что-то на веру и руководствуемся им в дальнейших действиях, хотя не способны доказать, что изначально все именно так, а не иначе.
— Главное условие, — повторил Джеймс бездумно, а Сэм продолжал:
— Исходные данные таковы. В радуге семь цветов, один цвет — одно желание. Надо собрать семь желаний, причем не общих в духе: хочу миллиард баксов, остров в океане и мир во всем мире — а сильных, эгоцентричных и, знаешь, таких… прицельных. Полагаю, еще желательно, чтобы они возникли на основе трагических событий. Или, по меньшей мере, были устремлены на исправление чего-то негативного, а не на достижение позитивного из нейтрального.
Пауза, которую он сделал после этих слов, звучала отчего-то вопросительно, но Джеймс не мог на нее отреагировать: слова облетали его пусто и плавно, как осенние листья.
— Мы, — проговорил Сэм, не дождавшись ответа, — все несчастны. Я каждую ночь прыгаю в небо — и падаю, только не вниз, а вверх, а рядом падает мой друг, вниз, и мы все отдаляемся друг от друга, а потом я понимаю, что он уже упал, а я буду падать вечность. Ванда ищет брата — в каждом городе и в каждом лице. Брюс больше времени проводит в собственной голове, чем в нашем мире, и не потому, что ему это нравится. И Наташе совсем не в радость ужинать людьми, пусть даже не самыми хорошими. Тони под своей броней пуст, как воздушный шарик, он заполняет эту пустоту цинизмом, жестокостью, болтовней и придурочными шутками, считай, той же пустотой, и понятно, с каким результатом. Босс… Как ни странно, его желание — не избавиться от шрамов, а найти того, кто эти шрамы ему оставил. Заметь, он твердо уверен, что в этом обязательно должен быть кто-то виноват. А так босс утверждает, что мужчину шрамы украшают, и утверждает весьма убедительно, вот только с отражающими поверхностями, как ты наверняка заметил, у нас беда: отражают что угодно, но не того, кто в них смотрится. Бреемся на ощупь, грим накладываем друг другу…
Снова воцарилась тишина, и Джеймс осторожно заметил:
— Получается шестеро, а Стив…
— Да, — кивнул Сэм. — Стив пришел к нам сам и стал седьмым. Но радугу мы не нашли.
А что ищешь ты? — Ничего. Я уже нашел все, что хотел, и даже сверх того.
— Потому что он ничего не ищет? — догадался Джеймс.
Сэм пожал плечами, отчего крыло, которое Джеймс придерживал рукой, пошевелилось.
— Он так утверждает. Но это не обязательно является правдой. Стив, несомненно, хочет, чтобы мы были счастливы, а для этого надо отыскать радугу. А еще, по-моему, ему тут… не то чтобы скучно, ему здесь нравится, но со временем он начал считать, что способен приносить больше пользы, чем приносит тут. Не на войне: там он уже был. Просто… в каком-то другом месте или мире, я не знаю. Он стал чаще уезжать, это началось еще до тебя, и мы не знаем, куда он ездит и что там делает. А когда мы найдем радугу и обретем то, что искали…
— Он уйдет? — спросил Джеймс ровно, но внутри что-то умирало. — Исчезнет? Все исчезнут? Все… перестанут быть теми, кто есть теперь? Цирка больше не будет?
Сэм положил руку ему на колено, сдавил.
— И вот мы вернулись к моему первому вопросу.
Силой заставляя себя не сжимать так крепко пальцы на перьях, Джеймс продолжал машинально натирать их шерстяной тканью. Семь цветов — семь желаний. Возможно, желания Солнца были недостаточно… эгоцентричны? Направлены скорее на других, чем на него самого, и потому не считались?
А ты бы бросил? — Ты прекрасно знаешь, что он нам нужен.
Теперь Джеймс понимал, почему Тень решил его купить — надеялся отыскать все-таки седьмого. И совершенно зря. Потому что Джеймс ничего не хотел для себя — разве что остаться с Солнцем, а для этого им ни за что, ни в коем случае нельзя было находить край радуги. Считалось ли это желанием? А если все-таки считалось, то не являлась ли вся ситуация одним большим противоречием?
Джеймс вдруг почувствовал, что несчастная его голова вот-вот взорвется, с грохотом, дымом и разлетающимися осколками. Наверняка эти рассуждения зияли дырами и провалами, но обнаруживать и латать их попросту не было сил — больше всего на свете Джеймсу сейчас хотелось вернуться к Солнцу, снова затащить его на себя и забыться до утра, и для исполнения этого немудреного желания никакая радуга не требовалась.
— Брок спросил меня сегодня, — выдавил Джеймс, — что я ищу. Это потому, что ничего не работает? Он считает, что я бесполезен?
— Может, так, а может, нет, — мягко проговорил Сэм и повернулся, подставляя другое крыло. — Может, мы найдем край радуги завтра. Или не найдем никогда. Может, все наши знания ошибочны — такое тоже не исключено. Никогда не угадаешь заранее. И не принимай близко к сердцу: ты тут в любом случае ни при чем, и даже если у тебя нет подходящих желаний, это ничего. У Стива тоже нет, но он с нами. Возможно, мы просто попробуем найти кого-то еще… когда-нибудь. Знаешь, больше народу — веселее.
— Да, — прошептал Джеймс. — Веселее.
Он проснулся внезапно, но не от кошмаров, а от того, что Тень стоял над ним и смотрел — цепким внимательным взглядом насытившегося хищника. Небо наливалось бледным светом, было очень холодно, и вокруг разведенным молоком плескался туман.
— Хватит морозить задницы, — хрипло проговорил Тень. — Поднимай всех, и возвращайтесь в трейлер.
Он качнулся назад, и туман беззвучно поглотил его, потому что ночным теням полагается исчезать наутро, а Джеймс вздохнул, успокаивая заколотившееся сердце, и огляделся. Как он и предполагал, предрассветный холод прогнал всех (кроме Брюса) с облюбованных мест, и теперь все лежали на нем и вокруг него тесной кучей из тел разной степени раздетости: от совершенно обнаженного Солнца, которого промозглая сырость явно не беспокоила, до Ванды, превратившейся в тесный клетчатый сверток. Даже Наташа была здесь (Джеймс совершенно не помнил, когда она пришла), край ее одеяла потемнел от влаги.
Тень был прав. Следовало возвращаться.
========== Глава 5 ==========
Глава 5
Минуло еще несколько представлений — многолюдных и, наверное, приносивших неплохие сборы. Никто не тревожил покой цирка по ночам, Наташа ходила оживившаяся и порозовевшая, а Тень еще один раз кормил львов: кроличьими тушками, не людьми — Джеймс посмотрел мельком из своего окна и слышал глухое ворчание, которое преследовало его потом даже во сне. Сам Джеймс усердно работал: несмотря на сумятицу, воцарившуюся в его голове, и еженощные кошмары, тело его с каждым днем крепло, и аттракцион, пользующийся неизменным успехом, давался ему все легче. Эти площадки, полные яркого света, веселой музыки и детского гомона, отвлекали от тяжелых мыслей, позволяли забыться; невеликий вес маленьких наездников на спине странным образом успокаивал.
В какой-то момент, после того, как очередная площадка угасла задутым огоньком и артисты возвратились к трейлеру, Тень подозвал Джеймса и сказал, что остаток долга он отработал и дальше будет получать зарплату, но Джеймс только кивнул, вместо радости чувствуя облегчение, и некую завершенность, и еще — когда поднимался по трапу — тяжелый взгляд в спину.
Как-то ночью (Джеймс давно потерял счет дням) он, вопреки обыкновению, не видел кошмаров — по той простой причине, что никак не мог уснуть. Он вертелся, и переворачивался, разбрасывая солому, и смотрел на поблекшую радугу, заглядывающую в окно, и считал овец до тех пор, пока те не начали блеять и артачиться перед воображаемой оградой, но ничего не помогало.