Глава 19. Ещё ничего не закончилось
****
K вечеpу поxолодaло. Пробираясь по незнакомым дворам, Алекс кутается в пальто – в такси было жарко, так что сейчас влажная рубашка практически примерзает к спине. На небе ни звёздочки, в воздухе висит промозглая сырость, но такими темпами может и снег пойти вместо дождя.
Почему Алекс выбрал кружной путь? Просто он не уверен, что не ведёт за собой хвост. Именно поэтому и поехал на такси, да ещё и остановить попросил почти в квартале от нужного адреса – так что если седовласый и послал за ним кого-то, этот кто-то должен был не только проследить за машиной, но и пробежаться по дворам. Xотя они вроде бы договорились… Oтец Mаксима пообещал, что вернётся за ответом завтра. Но Алекс, даже будучи в приподнятом настроении от поступка мамы, неожиданно занявшей нейтральную позицию в их споре, всё же решил не слишком полагаться на чужое слово. К тому же, приподнятым настроение сохранялось недолго – ведь пока он собирал вещи после ухода гостей, мама так с ним больше и не заговорила. Проигнорировав даже прямой вопрос, откуда знает Юрия и его жену. Алекс настаивать не стал, в конце концов, подробности узнать можно и от Максима… но сейчас, уже подходя к пятиэтажке с разбитым фонарём у первого подъезда, он совсем не уверен, что посмеет спросить. Да и как сформулировать вопрос? «Слушай, а почему твоя мама в психушке»? Но дело даже не в подборе подходящих слов… и не в том, что Максим не особо охотно рассказывает о себе и своей семье… Алекс просто не сможет ему объяснить, откуда узнал о его матери – потому что решил пока умолчать о личном знакомстве с Зотовым-старшим и о прочитанном в тех проклятых бумагах. Конечно, Алекс не изменил своего мнения, он до сих пор уверен, что Максим вполне здоров… однако… всё, что ему известно о нём, Алекс узнал либо от самого Максима, либо от его сестры… о которой, кстати, Зотов-старший не проронил ни слова. Но тревогу вызывает и подозрительное сходство телесных повреждений того погибшего парня из бумаг и событий в ролевой. Bедь персонаж «Маркус» по сюжету занимался не только тем, что трахал «Джефа», но ещё и отыгрывал всяких отморозков: боссов мафии, кровожадных вампиров, наёмных убийц… Конечно, всё это может быть лишь совпадением… Но что, если подобная история и правда имела место в прошлом? Вдруг именно из-за неё Максим так мало говорит о себе?
И его поступки…
Пугающий напор, а потом неожиданные отступления…
Выглядит так, словно он каждый раз одёргивает себя. Сглаживает углы.
Tревожно.
Немного.
А ещё холодно и пусто в животе. С самого утра (а точнее обеда) Алекс выпил лишь чашку чая. Предложи мама поесть перед уходом – в этот раз не факт, что он бы опять отказался… но она не предложила.
В подъезде лампочки тоже побили. Или украли. Свет только на первом и третьем этаже. Остановившись на втором, Алекс всматривается в мутное, но целое стекло – с одной стороны, сдающие нервы требуют убедиться в отсутствии слежки, а с другой… он не торопится возвращаться к Максиму. Не знает, какое выражение изобразить на лице, чтобы оно не выглядело подозрительно. Как оно вообще должно выглядеть? Что отражать? Какие чувства и эмоции? Eсли представить, что он не встречал сегодня Зотова-старшего…
«Предвкушение… наверное?»
Пальцы немеют. Сумка не то чтобы тяжёлая, просто слишком сильно сжался кулак.
«Притворяться… довольно неприятно…»
Дверь в съемную квартиру Алекс открывает ключом. И тут же морщится: ну это же надо быть таким дебилом? Он ведь дал денег Максиму, но как бы тот ушёл? Конечно, замок защёлкнется сам, но обратно-то внутрь будет уже не попасть…
И тем сильнее его удивление. Дело в том, что за порогом Алекса встречает мерцающий полумрак и россыпь красных лепестков на полу. Неровный свет идёт от горящих свечей – их штук пять на столе в кухне и больше десятка в комнате на подоконнике. Скопление маленьких огоньков отражается в оконном стекле, и от этого кажется, что комната намного больше, что она не кончается окном, а тянется дальше, в уличную темноту.
– Макс?
Тишина. И тонкий, едва уловимый аромат. Кажется, так пахнут розы. Хотя откуда Алексу знать? Из цветов он видел только скромные букеты, приносимые мамой с работы два раза в год: на восьмое марта и в день рождения – однако лепестки похожи на те, что показывают в фильмах. Правда, там обычно фигурирует ванна с пеной или огромная кровать с шёлковыми простынями… и (обязательно) пышногрудая девица. Так что, разувшись, Алекс заходит в комнату, чтобы проверить трёхспальную кровать – и обнаруживает на ней двухметровое тело, безмятежно спящее и в чём-то даже трогательно беззащитное.
«Только не говори, что уходил, оставив дверь открытой… и потратил деньги вот на это…»
По идее, надо бы рассердиться, но как это сделать, если на душе вдруг становится тепло, и губы сами собой растягиваются в улыбку?
Поставив сумку на пол, вернувшись в прихожую и оставив пальто на вешалке, Алекс заходит на кухню. Тут в окружении свечей стоит коробка, в каких обычно продают соки, только на этой написано крупно «глинтвейн» и «вино сладкое безалкогольное». Рядом на тарелке тонко нарезанный сыр – сунув в рот несколько склеившихся кусочков, Алекс снова выглядывает во двор, а потом всё ещё жуя и постепенно расстёгивая рубашку, направляется обратно в комнату. Часы на мобильном показывают только девять вечера, но свечи горят так уютно, а место рядом с Максимом кажется настолько тёплым и мягким, что так и манит прилечь. Аккуратно, стараясь не слишком продавить матрас, Алекс забирается на кровать и несколько секунд стоит на коленях, любуясь красивым лицом с неярко выраженными, но всё же заметными восточными чертами. Взять хотя бы эти высокие и чётко очерченные скулы или длинные изогнутые ресницы, подчеркивающие миндалевидный разрез глаз…
Неожиданно эти самые глаза открываются, Алекса хватают и перекидывают на другую половину кровати. Та стоит в огромной нише, с трёх сторон плотно зажатая между стен, так что Алекс оказывается в западне. Да ещё запястья вдруг касается тёплый метал, а слуха –тихий щелчок.
– Больше никогда и никуда тебя не отпущу, – шепчут прижавшиеся к шее губы, пока ловкие и сильные пальцы забираются под расстёгнутую рубашку, нащупывают сосок и начинают сминать его, словно играя с кусочком податливого пластилина.
– М-м-м… а как же я на работу буду ходить?
– Исключительно под охраной…
У игрушечных наручников, пристегнувших одну его руку к спинке кровати, довольно длинная цепь, так что Алексу хватает места, чтобы немного откатиться и повернуться на живот, зажимая слишком усердствующие с его соском пальцы. Те выскальзывают, и почти тут же тяжёлая туша наваливается на бёдра. Но только на краткий миг. Потом Максим приподнимается и начинает стаскивать с него уже расстёгнутые брюки.
– Макс, я…
– Плевать.
До слуха доносится шуршание. Приподнявшись, в отражении окна Алекс не может разобрать деталей, но кажется, Максим бросает на пол обёртку от презерватива, а потом, зажав его губами, принимается расстёгивать джинсы. Себя, утонувшего в мягком матрасе, Алекс практически не видит, а вот стоящий над ним парень возвышается, словно какой-то атлант с фресок про греческих богов. Впрочем, тех рисовали с широкими мощными торсами, Максим же сложен более пропорционально. Но если решит налечь на протеины…
От пространных мыслей отвлекает смешок:
– А быстро ты привык. Лежишь весь такой сладенький и готовенький… прямо бери – не хочу.
– Могу изобразить сопротивление, – хмыкает в ответ Алекс, косясь через плечо, и продолжает, уже сменив тон на притворно-жалобный: – П-пожалуйста, пощадите! Прошу вас, не надо! Я не хочу!
Кажется, или улыбка Максима бледнеет? Разглядеть Алекс не успевает, потому что тот вдруг обрушивается сверху. Локти глубоко продавливают матрас, ладони надавливают на затылок, вжимая лицом в почти плоскую подушку, и к ягодицам прижимается член в ребристом презервативе. Сначала кажется, что Максим пытается войти прямо так, даже не направив его руками, но нет – пока только трётся. И Алекс чувствует себя странно. Униженно. Его не ласкают, а используют, словно единственное, что имеет в нём хоть какую-то ценность – это зад.