– Понял.
Когда лейтенант выходит, Алекс отталкивает от стены, около которой всё это время стоял, но тут дверь снова открывается, и появляется медсестра с усталым взглядом. Посветив Максиму в глаза маленьким фонариком, а потом подвесив его загипсованную руку на перевязь и заставив подписать очередные бумаги, она наконец-то разрешает ему уйти.
В коридоре приёмного покоя довольно много людей. Пробравшись сквозь них и едва не уронив какого-то парня с костылём, Алекс вываливается из душного помещения на крыльцо травмункта. И вдыхает свежий воздух, почти без примесей лекарств.
Ярко горят фонари. Максим неспешно выходит следом.
– Прости.
Одно слово. Только одно его слово – и всё встаёт на свои места.
– Значит, ты знал, что они нападут?
Алекс не ждёт ответа, просто стоит, прислушиваясь к тишине за спиной.
– Отец подозревал. Он оставил людей, чтобы присмотреть на тобой.
«Не за "нами"?..»
– Но если они видели, кто к нам пожаловал, почему заявились только после выстрелов?..
И снова Алекс задаёт вопрос, на который и так знает ответ. И всё же Максим удивительно послушно отвечает… однако совсем не то, что ожидалось:
– Потому что идиоты!
– М-м?
– Они связались с Зеленец и остались ждать обещанный наряд спецназа. Но даже после его прибытия, не зная, что происходит внутри, ждали какого-нибудь сигнала!
«Зелен… Ах, да, это же фамилия Григория…»
– Аха-а-а…
Тяжёлый вздох вырывается из груди. Холодный ночной воздух проникает под лёгкую джинсовую куртку и заставляет немного закружиться голову. Но за спиной вдруг появляется надёжная опора – подойдя вплотную, Максим обнимает его здоровой рукой и втыкает острый подбородок в самый центр макушки. Он как всегда горячий, даже несмотря на то, одет сейчас в одну лишь футболку.
– Я должен был тебя предупредить, – произносит тихо. – Но не хотел зря волновать.
– …тогда зачем злил сыночка бывшего мэра?
Прижавшаяся к ключице под самым горлом рука напрягается, вынуждая Алекса сильнее откинуться назад.
– Ты ведь не хочешь сказать, что собирался отсосать всей той кодле на моих глазах? А потом жить дальше, как ни в чём не бывало?
– А что? – быстро и преувеличенно легкомысленно отзывается Алекс, задрав голову и пытаясь в темноте рассмотреть лицо Максима. – Разве всё это не напомнило тебе один из наших отыгрышей на форуме? Довольно волнующе, правда?
И невольно вздрагивает, когда его разворачивают на девяносто градусов, вдавливая поясницей в ограждение крыльца. Глаз Максима почти не видно, но Алекс не способен сейчас смотреть куда-то ещё.
– Ты же говоришь это… из-за меня? – глухой, подрагивающий от сдерживаемой ярости голос проникает глубоко в подсознание. К горлу подкатывает комок. И всё же Алекс не отводит взгляда, глядя вверх, в искажённое тёмное лицо. – Я… я никогда… – внезапно Максим хрипнет. – Чёрт возьми, как тебе вообще в голову пришло, что я согласился бы разделить тебя с кем-то ещё?! Ты разве не понимаешь, что реальность и фантазии – это не одно и то же?.. Или… ты хочешь сказать, что был бы не против…
Жестоко. Хотя Максим и не договаривает фразу, всё и так понятно. И то, что Алекс вынудил его даже начать произносить что-то подобное… да, это действительно жестоко.
Но вряд ли Максим пропустил сказанное Павлом Головой. Так что… у него есть весомый повод подозревать Алекса в не совсем здоровом отношении к насилию над самим собой. Но и у Алекса есть такой же повод подозревать Максима, только в обратном. В конце концов, они оба извращенцы – кто-то больший, кто-то меньший. А если бы это было не так – они бы ни за что не познакомились в той ролевой. И уж тем более не играли бы так слаженно довольно долгое время… абсолютные незнакомцы, возбуждающиеся от насилия и принуждения в письменной форме…
«Нет, нельзя сравнивать. Если бы у меня тогда был любимый человек, мне бы и в голову не пришло отыгрывать откровенные сцены хрен знает с кем!
Но что, если… если фантазии Максима…
Чёрт! Какая разница! Мне действительно… действительно всё равно, возбудился бы он сегодня, если бы всё пошло по плану длинноносого или нет! Ведь он сделал всё, лишь бы помешать ему!»
– Джеф?..
«М-м? Он ведь о чём-то спросил… Кажется, "ты хочешь сказать, что был бы не против"?»
– Да, я был бы не против.
– Что?!
Тело Максима будто обращается в камень. Раньше у Алекса ни за что не хватило бы смелости заявить такое вслух, но сегодня… сегодня всё изменилось.
– Макс, давай будем честными друг с другом. Мы же вроде бы договаривались об этом?.. Так вот: здесь и сейчас я признаю, что пережил бы любое унижение, лишь бы не видеть, как тебе причиняют боль. Я жалкий и слабый. Я не могу драться, как ты. Но у меня есть опыт довольно длительных издевательств… и знаешь… я никогда, ни разу в жизни, не рассматривал их, как что-то возбуждающее. Я чётко различаю фантазии и реальность. Именно поэтому мне было тяжело принять… наши отношения вне игры… И даже сейчас всё ещё остаются вещи, заставляющие меня сомневаться и переживать. А ведь я лю-… люблю тебя. И знаю, что ты меня любишь. И даже понимаю, почему сегодня ты собирался сопротивляться до конца, как бы это не было больно и опасно… Но точно так же, как ты пытался защитить меня, рискуя своим здоровьем и даже жизнью, я был готов отказаться от своей гордости. Лишь бы потешить самолюбие этих козлов… и побыстрее избавиться от них.
Простые и очевидные слова. Но в их случае они должны были быть произнесены. Однако, пока говорил, горло пересохло. Замолчав, Алекс продолжает пристально смотреть в темноту невидимых глаз. А Максим молчит. И это молчание затягивается.
Шея начинает ныть, и Алекс прижимается лбом к его груди. Сердце снова колотится так, что шумит в ушах. Или это другой шум? Дёрнувшись, Алекс едва не слепнет от ударившего по глазам света фар – из-за угла медленно выплывает машина и останавливается у самого крыльца. Распахивается дверь. И из освещённого салона показывается блондинистая голова.
– И долго вы ещё обжиматься тут собираетесь?
Глава 44.1 Не понимаю [экстра]
****
Прoшло три дня, кaк я нашёл этого шкета. Tри. Mне уже давно следовало сообщить полиции, чтобы те отправили его домой, или попробовать образумить мальчишку самому… но я до сиx пор не сделал ни того, ни другого. A всё потому, что мне интересно, насколько хватит его ослиного упрямства.
Ведь мир – не такое прекрасное место, каким может показаться из окна фешенебельного отеля или личного пентхауса на Oрдынке. И пусть ты ещё ребёнок, чтобы по достоинству оценить полученные с рождения привилегии – но даже в твоём разбавленном легкими наркотиками и тяжёлым алкоголем мозгу уже должно было сложиться дважды два: бежать от рая глупо.
Посмотри на себя. Ты спишь в каком-то сарае, обложившись сеном и рваным тряпьём, на заблёванной и замёрзшей земле. Тебя бросили. Те, за кем ты увязался, пропили все твои деньги, и просто оставили одного в этой дыре. В полувымершей деревне.
Вчера на тебя спустили собак.
Cегодня гнали вилами от сельского магазина.
Готов поклясться, у тебя нет даже сил, чтобы врезать тому хлипкому мужику с козлиной бородкой, что выплеснул на тебя помои из ведра. И вот, наевшись снега, ты просто спишь в конуре, где в последний раз бухала твоя компашка. Вы немало накуролесили здесь: махали кулаками, таскали кур, убили пару свиней, разнесли тот самый магазин и даже подожгли дом на отшибе – и теперь никто в этой деревне не протянет тебе руку помощи. Они просто ждут, когда же ты сдохнешь.
Эй, ты правда этого хочешь?
Ты видел меня вчера и сегодня. Видел, но ушёл.
Тебе так нравится холод и голод? Hастолько ненавидишь отца, что готов загнуться в сотнях километров от дома, но не вернуться?
Не понимаю.