А ночь… что ж, «ночь, возможно, и прекрасна, добрый господин, только и сталь меча манит многих своим блеском, но становится ли она оттого, менее опасна?» У ночи свои создания, иные, чем у солнца, и в их мире человеку одиноко и неуютно, если не сказать большего.
Карл достал трубку и, тщательно набив ее загорским табаком, раскурил от щепки с тлеющим на конце малиновым, чуть прикрытым серым пеплом, «живым» угольком.
«Боится тот, кому есть чего бояться», — так говорили старики в Линде. Возможно, что и не зря, потому что, как раз Карл ночи не боялся, хотя из этого и не следовало, что ему ничего не угрожает. Просто страх еще не смог подобрать ключей к его сердцу, только и всего. Он пыхнул трубкой и, подняв взгляд от огня, обвел им спящий лагерь. Люди устали, пережив накануне не легкий день. И то сказать, им привелось стать свидетелями многих чудес, а чудеса, подобно радости и горю, тяжелая ноша для души, и трудная работа для тела. Впрочем, и работы этим людям досталось немало. Пока одни осматривали крепость, которая, впрочем, оказалась пуста, как гнилой орех — И где же, тогда, находилась рукопись Кершгерида, которую читал когда-то в замке Гавриель Меч? — и исследовали горную долину, открывшуюся неожиданно за воротами крепости; другие устраивали лагерь и добывали со дна глубокого колодца воду. Время уходило быстро и незаметно, как та же вода в песок, так что спуститься в ущелье Второй ступени удалось только в ранних сумерках, но и не сделать этого Карл не мог. Он должен был оказаться внизу и найти тело Мышонка теперь же, не откладывая, потому что невыполненный долг хуже колоды каторжника, тяжелее воловьего ярма. А тот долг, что он нес в своем сердце, и сравнить было не с чем. Впрочем, Карл его ни с чем и не сравнивал.
Смеркалось. В ущелье было прохладно и тихо, только ровно и негромко журчала вода, обтекая большие валуны, загромождавшие русло ручья. Вокруг, среди камней и густого кустарника, преддверием наступающей ночи сгустились тени, затопив дно ущелья холодной недвижной тьмой.
— Зажгите факелы, — приказал Карл своим гвардейцам. — Найдите и похороните всех павших.
Он не стал уточнять, кого и как следует хоронить, но не сомневался, что его люди во всем разберутся и без его помощи и не ошибутся в том, в чем разумный человек не ошибается никогда. Сам же Карл знал, что должен делать и куда идти, с того самого момента, когда, миновав короткий, но широкий выводящий туннель, продирался вместе со своими спутниками через стену колючего кустарника, совершенно закрывшего выход в ущелье. Тьма — как будто не прошенная и незваная, но на самом деле покорная теперь даже «невнятно и небрежно» выраженным желаниям Карла — сама метнулась к его глазам, обдав мертвящим холодом и заставив сжаться в моментальном спазме сердце. Впрочем, длилось это свидание не долго, и уже через мгновение Карл смог продолжить путь, так что никто даже и не заметил случившейся заминки. Однако все, что должно, он уже знал, как знал теперь и то, что отныне ему следует быть крайне осмотрительным в своих желаниях, если, разумеется, он не хочет, чтобы Тьма постоянно стояла за его правым плечом.
Вспыхнули факелы, и гвардейцы Августа принялись за свой скорбный труд, а Карл пошел туда, где во мраке, клубившемся среди камней, терпеливо дожидались его прихода кости Леона. Он не стал зажигать огонь, потому что не хотел видеть того, что сделали с Мышонком смерть, время и необузданная жадность диких зверей. Мрак ночи не был абсолютным, и все, что следует, глаза Карла видели и так, но от изучения подробностей, которые и без того были ему известны, он все-таки воздержался.