Но! — Леон на мгновение даже перестал жевать и воздел перед собой длинный указательный палец, желая, по-видимому, подчеркнуть этим свою мысль. — Но он был верхогляд, Карл. Не имел никакого систематического образования и плохо представлял себе многие вещи, о которых пел. Ну, кроме вина и баб, разумеется. Вот в этом он был истинный знаток. Помнишь это…Лиловые цветы любви на крутых склонах заснеженных гор… Чудо, а не метафора, но во всем остальном… Мужик, он и есть мужик. Черная кость, пусть у него даже семь пядей во лбу. Откуда же тогда взялся в песне о Викторе де Майене трейский ланг? Кое-кто обратил на это внимание едва ли не сразу, как эта баллада прозвучала в первый раз.Мотта Серайя, Задон, Киятта, Корха … Девятнадцать трейских слов и три словосочетания. Случайность?
— Это риторический вопрос? — Карл отпил еще вина и подумал, что Мышонок прав. Вино было не просто хорошее, оно было таким, что святотатца, вознамерившегося убить это чудо водой, следовало казнить на месте.
— Естественно, риторический, — улыбнулся Леон. — Но дело даже не в количестве трейских слов, а в том, что все они многозначны. И, если прибавить к этому все те символы, которые словно бы невзначай Канатчик разбросал в тексте песни, саму структуру сюжета, общее число слов и строф, сдвоенный ритм — а Эзра никогда и нигде им больше не воспользовался — и переменную, но не случайную длину фраз, то внутри вполне тривиальной истории возникает нечто совсем другое.
— Шифр? — Уточнил Карл, промакивая губы кусочком белого хлеба.
— Несомненно, — не отрываясь от еды, подтвердил Леон. — Но при том, Карл, шифр не простой, из тех, какими в новое время и не пользуется ужепочти никто .
«Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?»
— Песню пытались расшифровать несколько раз, — продолжал между тем рассказывать Леон. — Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако сделать это оказалось невозможно до тех пор, покакое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.
Карл уже обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Тогда это его удивило, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь — спустя годы и годы после этого разговора — когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов [41] , мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не был ни тем, ни другим. Его Даром былоСлов о, а неЧисло илиДух .
— И что же случилось, когда это было сделано? — спросил Карл, подливая вино в быстро пустеющие кружки.
— Тогда обнаружилось еще сорок семь трейских слов, — как ни в чем, ни бывало, объяснил Леон. — А сорок семь и девятнадцать, это уже шестьдесят шесть.
— Задон? — вот теперь Мышонку действительно удалось его удивить. — Неснимаемая печать?
— В принципе, да, — согласился Леон, отламывая между тем кусок белого хлеба. — И это самое темное место во всей этой истории. Понимаешь, Карл, — он на мгновение поднял взгляд на Карла и как-то рассеянно улыбнулся. — То, что шестьдесят шесть это Задон, известно всем. Да и само это слово появляется в тексте, как бы подтверждая именно такую трактовку. Но, тогда, не понятно, в чем тут смысл.