– Ррррр-ры… ав! – он щёлкнул зубами.
– Ща, – сказал мужик. – Щас я тебя от напасти излечу! – уверил он. – Погоди чуток. Только примерюсь. Изгоню ща беса, не боись. Ща. Ща. Чуток. – Мужик всё никак не мог поудобнее встать, найти верную опору для непослушных ног, да и жердина не хотела держаться у него в руках – выворачивалась она под своей тяжестью, норовя упасть на землю. – Ща… ща…
Наконец мужик встал твёрдо. Он изловчился и, цепко ухватив толстенную жердь, поднял её над своей головой, а потом разом опустил на хребет Степана.
– Аааааааа… уууууу… я ж-твою-юююю-ууууу… ааааааа… – заныл, застенал Стёпа, опрокидываясь наземь и суча ногами. – Ах ты, волчий сын! Да я тебя п-пор-рррр-ву-ууу… уууу… – Степан корчился на земле.
– Что, собачка, ещё воешь? – покачиваясь, спросил мужик. Он приободрился и стал примериваться к новому удару. – Щас… м-мигом у-у-угомоню, во!
Чтобы мужику, оказавшемуся плохим товарищем, навалять хороших тумаков, Степан кое-как встал на четвереньки, – и всё хотел да никак не мог подобрать под себя правую ногу, дабы, опершись на неё, подняться. Он делал попытку за попыткой, и всё обрушивался на колени и на руки.
– Гад, гад, гад… ух, я тебя… погоди, гад, – ругался и приговаривал Степан.
Тут из-за дома вышла его баба, влекомая шумом.
– Что здесь… – начала она и осеклась, потому что мужик изготовился к очередному удару.
Который он тотчас исполнил.
В этот раз здоровенная палка легла вдоль всей спины Стёпы, и задела затылок.
Степан шмякнулся на землю словно мешок с горохом, плашмя – распластался с коротким шумным выдохом, и затих. Только пыль, поднятая его телом, лениво стелилась вокруг.
– Ой, люди добрые, что же деется? – после секундного замешательства, воткнув пальцы в свои распущенные длинные волосы, запричитала-заголосила женщина Степана. – Средь бела дня мужика прибили! Насмерть же, насмерть убили! Помогите! Пома-а-ги-те-е-еее!!! Пааа-маааа-гиии-теееееееее!
Вопль-призыв был таким истошным, что Марат на полусогнутых попятился от забора к низу проулка – на зады, к просёлку, поближе к мирному журчанию ручья.
Как только заборы оказались позади, Марат выпрямился – и помахал Вальке и Пашке, и неспешно, руки в брюки, направился навстречу товарищам.
28 (53)
"Как бы мне добраться до дома и подзадержаться там часика на два-три, чтобы попробовать отлежаться?.. Глядишь, избавлюсь от этой нестерпимой и пугающей головной боли, и буду готов к вечернему визиту в такие сегодня неспокойные, чудно неспокойные Устюги… а ведь прежде они были такие милые – не тревожимые суетой мира", – размышлял Залежный, наблюдая, как Марья Тимофеевна заботливо провожает до машины "Скорой помощи" Олега Шутилина, чтобы довезти мальчика до дома, так как в госпитализации Олег не нуждался.
– Я вечером зайду, узнаю, как у вас что и что случилось с мальчиком, почему он свалился в воду, – сказал Кирилл Мефодич матери Олега.
– Да… – отозвалась та и, закрыв ладонями белое как полотно лицо, в который уже раз тихо заплакала. – А если бы он утонул? Я бы не пережила… о, боже…
– Ничего. Ведь всё обошлось. Не плачьте, всё будет хорошо, – как мог, утешал её Залежный, страдая от жары и раскалывающейся головы. – Всё уже хорошо, – повторил он, на что женщина всхлипнула. – Вечером никуда не уходите – я зайду, понимаете?
– Да, Кирилл Мефодич, заходите, – сказала мать. – Куда же я теперь денусь? Буду сидеть возле сына… Только не пойму я, зачем вам приходить, что здесь может быть такого, что может интересовать вас? – Женщина недобро посмотрела на участкового.
– Так надо, так положено, надо всё оформить. Случай получил огласку… Ну, а может, и не стану ничего оформлять, – добавил он, подумав. – Тогда поглядим, после. Поглядим, как всё пойдёт. Но… а вдруг, что было?
– Да что было-то, что могло быть? Вы уж не обижайтесь, Кирилл Мефодич, но это вы говорите чушь, возводите напраслину, – сказала мать. – Он катался на лодке, удил рыбу, как-то неудобно, неловко повернулся – вот и опрокинулся в воду. Что здесь ещё-то? Откуда ему быть?
– Это оно так… но…
– Да что вы всё "но" да "но"! Куда погоняете?
– Видите ли, сегодня в деревне творится столько всего непонятного…
Женщина опять заплакала.
В этот момент до Залежного донеслось истошное: "Пааа-мааа-гиии-тееееее!"
– Что это? – встрепенулся Залежный, и сразу же поморщился от боли в голове, от которой череп будто бы разломился надвое. – Снова-здорово… – проговорил он и исподлобья, щурясь, словно ему мешает солнце, забирающееся всё выше в небе, немилосердно палящее, стал всматриваться вдаль – туда, откуда донёсся призыв о помощи.
– Что это? – подойдя к Залежному, спросила Марья Тимофеевна.
– Мне тоже хотелось бы знать.
– Хотя… не особенно, – добавил он.
– Что с вами, вы больны? – Марья Тимофеевна внимательно посмотрела на участкового.
– Что-то голова болит. Очень… спасу нет.
– Дайте руку, – строго сказала докторша, – пощупаю, посчитаю пульс.
– Некогда. Надо ехать. Что за день такой! Что происходит? Вы не знаете? – наивно поинтересовался Залежный у женщины в белом халате – ведь доктора всегда всё знают, не так ли?
– Нет, Кирилл Мефодьевич, я не знаю. Но я знаю, что сейчас дам вам таблетку. Дам вслепую, раз вы не хотите терять времени.
– Да поймите вы, может быть, там стряслось что-то серьёзное. Раз уж мы оказались рядом, прямо сейчас, по горячим следам, всё и разберём!
– Это всё правильно, – сказала Марья Тимофеевна, – но к себе надо быть столь же внимательным, и успевать заботиться о себе вовремя, а лучше – заранее.
– Согласен я. Согласен. А теперь скорее, едемте!
– А таблетки?
– Доберёмся до места, дадите. Идёт?
– Идёт.
29 (54)
Позади нижнего ряда домов Устюгов медленно ехало две машины. Милицейский УАЗ двигался первым. В нём, на переднем пассажирском сидении, в такт ухабам покачивался и подскакивал, ёжась от головной боли, участковый. Он пытался внимательно всматриваться в огороды, мимо которых они проезжали. Боковое окно он опустил, чтобы за шумом машины суметь различить голоса, если они снова донесутся от места происшествия, – и таким образом узнать, где следует остановиться, куда спешить на выручку. Но пока ничто не выдавало места предполагаемой трагедии.
Конец ознакомительного фрагмента.