– У меня все хорошо, – ответила я, – а у…
Я на миг запнулась, не зная, как обратиться. На “ты”? На “вы”? Потом вспомнила, что Добронега даже к князю обращалась на “ты”. Да и вообще я не могла припомнить, чтобы в этом мире “выкали”. Миролюб не стал дожидаться окончания моей заминки и с улыбкой ответил:
– У меня тоже все подобру-поздорову. Как ты слышала, задержались мы в пути, да квары тут у вас шутку злую устроить успели.
– Да… – пробормотала я, просто чтобы что-то сказать, и отметила про себя, что ему идет улыбаться, но почему-то казалось, что делает он это нечасто.
– А у меня подарок для тебя, – неожиданно продолжил Миролюб и, отклонившись назад, подхватил с пола кожаную сумку. Я почувствовала, что краснею, потому что мне даже в голову не пришло, что я должна приготовить что-то ему в подарок. Для меня эта встреча была чем-то сродни каторги, а все оборачивалось как-то слишком неожиданно. Миролюб положил сумку на колени и начал в ней рыться. Что-то в его движениях показалось мне странным, но я не успела сообразить, что именно, как почувствовала мягкий толчок под локоть и что-то легло мне на колени.
Я быстро скосила глаза и увидела небольшой сверток, перевязанный лентой. Добронега заинтересованно слушала рассказ Златы, чуть пригнувшись к столу, будто ей и дела никакого до нас не было. Пощупав сверток, я поняла, что там ткань, и решила не привлекать внимания к этому эпизоду и поблагодарить Добронегу позже. Лента, перетягивавшая сверток, была затянута слишком слабо, и я подтянула бантик потуже, чтобы он не развязался окончательно. Меж тем Миролюб достал что-то из сумки и протянул мне:
– Вот! Для тебя на Северном рынке купил. Мать сказала, что таких никогда не видала, а уж она вышивальщица, каких поискать. Сама знаешь.
Я осторожно развернула сверток и увидела большую резную шкатулку. Взгляд сам собой зацепился за резьбу на крышке, и я вновь вспомнила об Альгидрасе. Я провела пальцем по завиткам и подумала, украшает ли тот шкатулки и если да, то где бы их посмотреть. Внутри оказалось несколько отсеков, заполненных разноцветными камнями для вышивания, и набор игл, некоторые из которых были подозрительно похожи на золотые. Я открыла рот, снова его закрыла и потрясенно выдохнула, поднимая голову, но вместо Миролюба встретилась взглядом с князем. Тот как раз наклонился к сыну, желая получше рассмотреть подарок.
– Ну что, милая? Нравится? – весело спросил князь.
Радим тоже наклонился в нашу сторону и одобрительно хмыкнул. Злата, повиснув на плече мужа, сдавленно ахнула, а я окончательно уверилась в том, что держу в руках сокровище, по местным меркам.
– Да, это… У меня и слов нет, – пробормотала я, смутившись вполне правдоподобно, и посмотрела на Миролюба. Он скупо улыбнулся, будто ему было неловко от такого внимания к своему подарку.
– Ну и славно, – ответил он, словно закрывая тему.
– А это тебе, – я неловко сунула сверток ему в руки.
Он положил сверток на колени, даже не пытаясь развернуть, и начал разглядывать его так, будто через ткань мог понять, что там внутри. Пауза затягивалась.
– Там… – я попыталась хоть что-то сказать, но с ужасом поняла, что понятия не имею, что там.
– Развяжешь? – мягко попросил Миролюб, и я на миг вскинула на него взгляд.
Казалось, что он спокойно смотрит на сверток, но я заметила, как напряжены его плечи и сжаты челюсти. И это совершенно не вязалось с мягкостью его тона. Вновь, как тогда на берегу с Альгидрасом, я почувствовала, что сделала что-то ужасное, но что именно, понять не могла. Я начала торопливо развязывать ленту, даже не додумавшись снять сверток с его колен. Миролюб часто дышал у моего уха, а я готова была провалиться сквозь землю, пока неловко распутывала тесьму, проклиная себя за то, что мне вздумалось затянуть бантик потуже. Болтался он, видите ли!
И только развязав с трудом подавшуюся тесемку, я поняла, что просьба была странной. Почему он сам не развязал?
– Вот, – я развернула тряпицу, не дожидаясь просьбы.
В глаза бросилась вышивка, и я сразу поняла, что вышивала ее именно Всемила. Она действительно была мастерицей. Не даром Миролюб и привез ей подарок для рукоделия. Миролюб осторожно вытянул из свертка рубаху, чуть отклонился от стола и взмахнул ею в воздухе. Рубаха была белоснежной с вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Откуда-то я знала, что эта вышивка – оберег.
– Мастерица, – восхищенно произнес Миролюб, и напряжение словно покинуло комнату. Он снова встряхнул рубаху в воздухе, чтобы та расправилась и ее можно было рассмотреть. Князь протянул руку за подарком, и Миролюб передал ему рубаху, а меня внезапно озарило, что именно было неправильным во всем этом. Миролюб проделывал все это одной рукой. Затаив дыхание, я опустила взгляд на вторую руку княжеского сына. Рукав беленой рубахи скрывал пустоту.
Я сглотнула, только сейчас осознав, что именно не понравилось Всемиле в этом человеке, почему не прельстила красивая внешность. Я почувствовала, что краснею. Так вот почему Добронега завязала такой слабый узел на подарке! Чтобы Миролюб мог развязать его сам, одной рукой, а я… Мне тут же захотелось извиниться и объяснить, что я случайно, но я вспомнила его напряженно сжатые челюсти, пока он боролся с собой, прежде чем попросить меня развязать тесьму, и малодушно смолчала. Вместо этого я рывком распахнула подаренную шкатулку и сделала вид, что изучаю содержимое. Краем уха я слышала, как Любим хвалит вышивку Всемилы, а Злата поддакивает и расписывает мастерство сестры Радима. Добронега же тем временем обратилась к Миролюбу с каким-то вопросом, и они вновь стали разговаривать о пустяках. А я все сидела, ссутулившись над шкатулкой, и думала, что для всех для них все выглядело так, будто я специально затянула узел, чтобы еще раз напомнить Миролюбу о его увечье. Я чувствовала скрытое недовольство в голосе Добронеги. И мне снова было так же плохо, как тогда на берегу, когда я невесть чем обидела Альгидраса.
Дареная рубаха давно вернулась к Миролюбу и перекочевала в его суму. Теперь я только удивлялась, как же сразу не заметила, что он однорук. Сейчас это прямо бросалось в глаза, хотя действовал он одной рукой очень уверенно, словно давно свыкся со своим увечьем. Я задумалась, откуда оно? Врожденное или же он потерял руку в бою? Снова что-то смутное всколыхнулось в мозгу, однако тут же пропало.
Ко мне больше никто не обращался, и я сидела молча, слушала разговоры, которые то и дело прерывались звонким смехом Златы, и боролась с тошнотой, усиливающейся от запаха еды. Тошнило меня, по всей видимости, от себя самой.
Как и следовало ожидать, вскоре разговор коснулся недавней трагедии. По словам князя, корабль Будимира «вышел из столицы две седьмицы назад и сгинул в море». Радим слушал молча, все больше хмурясь, Златка нервно покусывала согнутый палец, а Миролюб разглядывал кубок с вином. Лица князя я не видела – он рассказывал о случившемся, повернувшись к Радимиру, но в его голосе звучала горечь. Я подумала о неведомом Будимире, который вероятнее всего погиб от рук кваров. Вспомнила о том, с каким уважением и трепетом отзывался о нем Радим, ведь этот воин воевал еще с его отцом, и меня снова накрыло осознанием, что это все не выдуманная история. Это настоящий человек. И его смерть тоже была настоящей.
– Понять не могу, как так вышло, – едва слышно проговорил Радим, когда князь закончил.
– Ты говоришь, лодья цела? – впервые за весь рассказ подал голос Миролюб.
Радим прищурился, задумавшись.
– Мачту меняли и борт латали недавно. Но в другом целехонька. Сами потом можете поглядеть.
– Будимир не мог отдать свою лодью без боя, – твердо сказал Миролюб, и Радим кивнул, подтверждая его слова, и добавил:
– Год назад, когда у костра рядом сидели, Януш мой спросил у Будимира, что бы тот сделал, коли бы понял, что не выиграет бой на своей лодье. Кому бы другому Будимир за тот вопрос голову бы свернул, да Януша любит, – Радим запнулся, но так и не сказал “любил”, и его никто не поправил. – Так Будимир ответил, что не бывать такому дню, когда он не победит врага на своей палубе, – задумчиво закончил Радимир.