Хороший человек – зараза…
В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий – Доцент! Рубашки на нем не было, и все – и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.
Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.
От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.
– Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!
– Ты… это… того… – забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.
– Чего – «того»? – наступал Али-Баба.
– Не безобразничай, вот чего…
– Это ж Доцент! – вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу. – А ну канай отсюда!…
– Канай! – обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. – Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!
– Так бы и сказал… – проворчал Али-Баба и поплелся в угол.
Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.
– Мальчик, – раздался вдруг сиплый голос, – а вам не кажется, что ваше место у параши?…
Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.
– Это Никола Питерский, – шепотом предупредил Трошкина Хмырь. – Пахан. Вор в авторитете.
Заключенные замерли в напряженном ожидании.
– Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! – вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…
– Ну ты чего, чего… – забеспокоился Никола, пятясь к двери.
– Р-р-р-р! – свирепо зарычал Трошкин так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и снова подпрыгнул, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. – Р-р-р!
– Помогите! – заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. – Спасите! Хулиганы зрения лишают!
И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым.
Майор сразу понял расстановку сил…
– Извините… – вежливо сказал он, ко всеобщему изумлению жуликов, и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.
В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали. Трошкин сел на своей постели.– Эй, Косой! – тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.
– А-а-а! – завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь. Но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. – Чего? – недовольно спросил он.
– Спокойно! – грозно предупредил Трошкин. – Куда шлем дел, лишенец? А?
Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.
– Я? – удивился Косой. – Он же у тебя был!
– Да? А тогда куда я его дел?
– А я откуда знаю!
– Пасть разорву!
– Да ты что, Доцент, – вступился за Косого Хмырь. – Откуда ж ему знать, где шлем? Ты его все время в сумке носил – как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, там, оказалось, его и нет.
Трошкин задумался.
– Сам потерял куда-то, – обиженно сказал Косой. – И сразу – Косой. Как чуть что, так Косой, Косой…
– Ты что, не помнишь, что ли? – спросил Трошкина Хмырь.
– В том-то и дело, – озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. – В поезде я с полки упал башкой вниз. Вот тут помню, – он постучал по правой стороне головы, – а тут ни черта! – Он постучал по левой.
Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.
– Побожись! – сказал он.
– Вот век мне воли не видать! – побожился Трошкин.