- Вот тут вам и конец, - убеждённо сказал он, и, вцепившись в сиденье, попытался оторвать себя со стулом от пола, но четыре бесконечные ножки, прошив этажи, вонзались в бездонную земную глубь, и вот так запросто их было не выдернуть. Окунувшись в пламенную магму, они выстреливали где-то там, в Бразилии или в не Бразилии параллельными штырями, пришпилив мир так, что Скамейкину было трудно в нём дышать, но он вскочил и в ярости выпнул стул с удушливой оси. Потом он нагнулся и зашарил по полу безглазой рукою, ища следы; следов не было, но мир всё равно пополз и стал крениться набок; Скамейкин обхватив голову, пробежал пару шагов, с грохотом обрушился в угол, и мир обрушился вслед за ним.
- Боже, Боже, - кувыркалось у него в голове, и сам он кувыркался и летел куда-то в ухабистую бездну, как в бочке с горы, - Боже - это же я и есть Боже, всё есть я и всё во мне - ключ и замок, Солнце, Луна и звёзды, зверь в чаще, жемчуг на дне морском, молния в небе и пидар Алёнушкин; я порождаю и баюкаю ветры, я перемешиваю тьму со светом и отделяю свет от тьмы, я просеиваю пустыни, выдуваю планеты, будто мыльные пузыри, я сосу и выполняю курсовые работы, на того ли вы, суки, напали, нет, суки, вы напали не на того. Закинув руки за шею, Скамейкин потянул себя, как футболку, со спины, вывернул наизнанку и жадно уставился в бездонный свой мрак и россыпь солнц своих без предела и счёта. Вздымая звёздный пепел и разгребая тьму, словно роясь в угле, он лихорадочно искал Землю, Земля, Земля, я Скамейкин, перехожу на приём, Земля, где же ты, маленький голубой шарик, Шарик, Шарик, покажите мне Шарика, вы только покажите мне Шарика, и поглядим, как вы запляшете, когда обрушу на ваш хрустальный орех молот гнева моего. Наконец, Скамейкин нашёл, узнал черты, как родного в толпе, и засмеялся, и, словно войдя в женщину, выдохнул со счастливой мукой. Он попытался взять Землю двумя пальцами, но Земля не бралась, пальцы скользили, будто по стеклу, не схватывали, не оставляли следов, и с крохотной капли крохотный Нечаев глядел нелюбопытно и устало, без страха, сквозь Скамейкина, ни на что. Скамейкин пытался снова и снова, со всхлипом задышал, зацарапал ногтями, и бессловесная паника зрела в нём, как ещё не зримые глазу зреют в земле сто тысяч безумных зёрен, а потом Нечаев шагнул куда-то вбок, и за ним была Надя.
- Нет! - охнул Скамейкин, и закрыл её ладонью, но она всё равно была там, точно такая же, как в тот день, когда ей сказали, что операция уже бесполезна, в жёлтом пальто, в шапочке с помпоном, невыносимая, как боль. Она взяла скамейкинскую ладонь, и поцеловала её, и сказала: Боже, спаси меня, я так хочу жить, и Скамейкин в тоске закричал:
- Нет!!! Я не виноват! Надя, это не я!!!
Он вскочил, озираясь, ища помощи, но он был всё, всё было в нём, и помощи ему ждать было неоткуда. Стены разом шагнули к нему, и пока он смотрел, они шагнули еще раз, а потом ещё и ещё; голубой шарик, взлетев из рук, исчезал, удалялся, становясь неразличимой точкой, и Скамейкин выл, полз и карабкался за ним, словно из колодца, а по другую сторону стен, подобный чёрной воде, стремительно прибывал и поднимался ужас, чтобы обогнать, и нахлынуть, и затопить, и единственный вопрос, ещё имеющий смысл, был только в том, кто успеет первым.
7
Утром они пришли втроём - Нечаев, заспанный Алёнушкин и рыжая, памятная Скамейкину по туалету и рации. Подтянув колени к груди, Скамейкин сидел на кровати, и на нём были лишь носки и рубашка - носки надеты, а рубашка брошена поперек, очень неаккуратно, может быть, с вызовом, может быть, нет. Глянув на Скамейкина, рыжая на секунду заколебалась в дверном проёме, потом на лице её возникло "да какого, в самом деле, чёрта?" и она вошла. Некоторое время все молчали.
- Трудная была ночь? - спросил, наконец, Нечаев.
- Ага, - сказал Скамейкин, уставившись себе в ноги. - Пытался управлять вселенной.
- Это бессмысленно. Я вас предупреждал. Здесь односторонняя связь. Туда не докричаться, даже вам. Что у вас вообще за вид, где ваши штаны?
- Здесь его штаны, - сказал из угла Алёнушкин, с тоскою глядя под ноги. - И трусы его здесь. Константин Константинович, он обосрался.
Нечаев взглянул на Скамейкина, тут же отвёл взгляд и тоже пошёл красными пятнами, словно заразившись.
- Хорошо, Марина, - сказал он рыжей, - я тебя позову.
- Вообще-то я уже здесь, если вы не заметили, - ответила она, двумя размашистыми шагами пересекла комнату и, присев у кровати на корточки, снизу заглянула Скамейкину в лицо. Скамейкин в панике подобрал ноги и натянул на колени рубашку.
- Тихо-тихо, - сказала она и коснулась Скамейкина ладонью. - Не переживайте. Это того не стоит. Послушайте меня, я знаю. Это не ваша вина. Ваш организм был ослаблен уколами. Вы ничего не могли контролировать. Вы были в страшной, незнакомой ситуации, для которой пока не известны никакие законы. Вы боролись, как могли, там, где большинство просто сложило бы лапки. Я не знаю, как сказать, чтобы вы поверили. Я не умею. У меня слов таких нет. Вы не хуже их, - она куда-то мотнула головою. - Вы уж точно лучше его, - она ткнула пальцем в Алёнушкина.
- Спасибо, моя хорошая, - сказал Скамейкин, а рыжая кивнула уже в сторону Нечаева и добавила:
- Кто знает, может быть, и его тоже.
- Не могу отделаться от ощущения, - устало сказал Нечаев, - что есть во всём этом с вашей стороны нечто демонстративное. Вы как будто получаете от этого некое извращённое удовольствие.