– И, думаю, вам будет лучше с нами, солнышко, чем сидеть и есть за большим столом и думать о своих манерах и тому подобном. Конечно, у вас есть молодой человек, претендующий на вашу руку, за которого вы выйдете, как только покончите с актерским ремеслом!
– Его имя Уилл, – сказала Лоретта, кивая. – Мы обменялись веточками розмарина.
– Ну, не славно ли, что старые обычаи еще в ходу? – сказала миссис Редферн. – Ведь и мы с мистером Редферном не так уж давно тоже обменивались веточками розмарина. Всего лет тридцать назад.
Для Лоретты эта цифра была все равно что вечность.
– Я поговорю с его светлостью, – сказал мистер Бринкли. – Думаю, мисс Лоретте будет с нами хорошо. Мы сохраним ее в целости для Уилла. Никто ведь не знает, когда лорду Мейну вздумается заехать сюда.
– Это вовсе не значит, что молодой человек сказал хоть одно грубое слово горничной, – заметила миссис Редферн.
Она проявляла гораздо большую терпимость к красивому графу, чем мистер Бринкли.
Лоретте было все равно, где она будет спать, и ее не интересовал граф Мейн.
– Могу я увидеть театр? – спросила она.
– Завтра утром я представлю вас молодой образованной леди, занимающейся постановкой, – мисс Питен-Адамс.
Миссис Редферн снова вмешалась в разговор:
– Ее горничная уверена в том, что его светлость еще до конца месяца попросит ее руки.
Лоретта вела себя безупречно и не проявила ни малейшего интереса к этой бесценной информации, а попросила рассказать ей историю здешнего театра.
Глава 29
Всевозможные непристойности продолжаются
Как представлялось Рейфу, были вполне резонные причины прекратить эту эротическую игру. Они включали чувство чести и пристойности, а также неопределенность даты свадьбы.
Но против благопристойности восставал такой плотский голод, какого он никогда прежде не испытывал. Имоджин лежала рядом с ним, и вид у нее был довольный, а на его личном орудии, кажется, даже и не отразилось то, что произошло.
Единственное, что сверлило его мозг и беспокоило его чресла, – это острая необходимость перекатиться по постели и познакомить леди Мейтленд с тем, каково это спать с мужчиной, которого природа ничем не обделила в отличие от Дрейвена Мейтленда, в чем он, Рейф, ничуть не сомневался.
Потом она открыла глаза и улыбнулась ему, и на мгновение он забыл, что ему не хотелось, чтобы она разглядела его лицо. Она казалась несколько вялой и расслабленной и очень счастливой, и тусклый золотистый отсвет умирающего в камине огня давал ему возможность убедиться, что Имоджин Мейтленд обладала самыми соблазнительными формами, какие ему только доводилось видеть за долгие годы. А возможно, и за всю его жизнь. И к ним следовало прикоснуться и попробовать их на вкус…
Его совесть твердила: «Ты сможешь всю последующую жизнь заниматься этим». «Достаточно только раз убедить ее, как велико твое искусство в деле любви, и она согласится на любую сделку», – вступал в пререкания здравый смысл. Победа осталась за здравым смыслом, поддержанным изрядной толикой плотского вожделения.
Он начал изучение ее тела с нижней стороны ее полной груди, и это интимное исследование каждого дюйма потребовало почти всепоглощающего внимания.
«Джентльмены не пользуются удобным случаем близко пообщаться с будущей супругой до того, как принесены брачные обеты», – увещевала совесть. «Я принесу обеты и поклянусь чем и в чем угодно», – бормотало все его существо, в то время как он дразнил ее сосок, пока она не начала издавать слабые вздохи, означавшие, что ей приятно это внимание. Было бы крайне не по-джентльменски оставить леди в таком состоянии.
Все тело Имоджин повлажнело, дыхание ее стало поверхностным, взгляд томным, и было ясно, что она мало что видит. Его губы двинулись по ее телу на юг.