А в компании Сардика и кого-то другого – выбирали кого-то другого. Конечно, у Сардика были женщины, но все истории с ними оказывались случайными и необязательными, они не имели сколько-нибудь серьезного продолжения и напоминали перекус в кафе быстрого питания (в лучшем случае). А в худшем – у Сардика создавалось впечатление, что он перебивается крохами с чужого стола. И это при том, что он не был уродом. Скорее – красавцем с тонким восточным лицом и пышными иссиня-черными волосами, которые вот уже добрый десяток лет собирались в хвост. С Сардика было впору иконы писать, не то что с битого оспой Ужа. К тому же голова его так и светилась проплешинами – а вот поди ж ты, женщины были от него без ума, женщины у него не переводились. «Все дело в харизме, старичок, – говаривал Уж, смазывая йодом царапины, остававшиеся после выяснения отношений с очередной влюбленной кошкой. – Бабы клюют на харизму и больше ни на что. У меня ее хоть жопой ешь, а у тебя – не сложилось».
Не сложилось, точно. Генау. Как и со всем остальным.
– …Ну ты вспомнил, друг! Галка-Соловей уже три года, как в Штатах. Нашла себе какого-то фермера, родила двойню и живет счастливо.
– Вот сука! – искренне возмутился Уж. – Продала родину за арахисовое масло! А Машка-Каланча?..
– Машка в Швеции.
– Тоже замуж вышла?
– Вроде того.
– А Верка-Герпес? – Уж понизил голос до трагического шепота. – И она сбежала? Как крыса с тонущего корабля…
– Сбежала, – подтвердил Сардик. – В Австрию. К тамошнему графу, вроде как потомку Габсбургов. Ее фамилию нынешнюю и после бутылки водки не выговоришь.
– Все бабы – предательницы! – Уж хлопнул кулаком по столу с такой силой, что из нетронутого Сардиком бокала пролилось пиво. – Ну а про Аньку-Амаретто я и спрашивать не буду. Эта, поди, вообще на луну улетела?
Анька-Амаретто была самой ослепительной из их общих натурщиц. Несмотря на хохлацкую фамилию Кириченко, она обладала жгучей итальянской внешностью и таким же темпераментом. Однажды она пырнула Мишеля ножом – за то, что он изменил ей с Веркой. Врача не вызывали, вот только Сардику пришлось просидеть рядом с постелью Ужа полночи, меняя бинты с перекисью. И угорая от чувства острой зависти – ни одна из женщин не пырнет его, Сардика, ножом в порыве любви.
И это – самая большая несправедливость на свете.
– …Анька здесь, – нехотя ответил Сардик. – Я ее видел месяц назад.
– Все такая же красивая? Или растащило в разные стороны? – По глазам приятеля Сардик понял, что именно хочет услышать Уж: что Анька обрюзгла и постарела и нажила десяток лишних килограммов. Тогда его собственная love story с коровой симментальской породы не будет выглядеть такой безнадежной.
Сейчас! Сейчас ты получишь кеглей в табло, бундесовый Уж!..
– С Анькой все в порядке. Она даже лучше стала.
И фигура обалденная. Мечта, а не фигура. Заснуть и не проснуться!
– Я всегда говорил, что ей нужно сниматься в порно. – Уж едва слышно заскрежетал зубами. – Телефончик не дашь? А то я в этой чертовой Германии… Эх… И погутарить там не с кем. А так хочется любви… так хочется тепла.
Телефон Аньки Сардик знал наизусть. Он всегда с лету запоминал все телефоны всех знакомых ему женщин. И всегда знал, что по ним ему – именно ему! – никто не ответит. А в лучшем случае он услышит сигнал «занято».
– Так дашь телефончик? – наседал Уж.
– Почему не дать? Дам, конечно.
Сардик пододвинул к себе фотографию с многофигурной композицией «Уж и бюргеры» и черкнул наискосок семь цифр. То же самое сделал и Уж – на другом снимке, с круглоглазой представительницей Zugtiere.
– А это что за номер? – спросил Сардик.
– Э-э… Услуга за услугу! Ты мне – Аньку, а я тебе – одного типа. Немец из Гамбурга.