Конъюнктурный блок офортов «Мой милый вермахт» был освистан в местной печати, предан анафеме в печати центральной, и струхнувший Уж немедленно переключился на портреты бургомистров городков и городишек земли Рейнланд-Пфальц.
Он приехал в Питер внезапно, после пяти лет отсутствия, позвонил Сардику и пригласил его посидеть в пивном ресторанчике «Карл и Фридрих».
– Может, зайдешь в мастерскую? – спросил Сардик. – Все-таки три года там прожил…
– Не-а. – В голосе Ужа проявился едва заметный акцент. – Я эту клоаку видеть не могу. Давай на нейтральной территории…
Они встретились через два с четвертью часа.
На первый взгляд Уж совсем не изменился, разве что приобрел забугорный лоск и немецкий пивной животик. Акцент, с которым он разговаривал, тоже был немецким.
– Как жизнь? – поинтересовался Сардик после первых дружеских объятий.
– Терпимо. А у тебя?
– Тоже ничего. – Это было откровенное вранье, но Сардик, по старинной русской традиции, решил не выносить сор из избы.
– Выставляешься?
– Бывает.
– Продаешься?
– Случается.
– Дорого платят?
– Местами.
– Я слыхал, что в Тюбингене одного нашего купили за 230 тысяч ойро.
Уж так и сказал – «ойро» вместо «евро»; должно быть, именно так выглядит название денежной единицы в земле Рейнланд-Пфальц. Тюбингенский миф дошел идо Ужа. И даже подорожал на восемьдесят тысяч. А в следующий раз будет миллион. Что ж, большому кораблю – большое плавание.
– А я слыхал, что за сто пятьдесят. – Сардик произнес это вовсе не из-за того, чтобы восстановить историческую справедливость, а из-за того, чтобы показать Ужу: мы в туманном Питере тоже держим руку на пульсе.
Сто пятьдесят тоже неплохо. Den Kopf verlieren! 10 Это была не твоя работа? – мелко сыронизировал Уж.
– Вряд ли, – парировал Сардик. – Может, твоя?
Уж ответил не сразу. Крупными глотками он осушил поллитровый бокал с пивом, демонстративно отрыгнул и уставился на Сардика немигающим взглядом.
– Куда мне, старичок. Я давно отошел от дел.
Больше не пишешь? – Поверить в то, что «Уж не пишет», было невозможно, и Сардик недоверчиво усмехнулся.
Живописью это не назовешь. Так, лабуда. Портреты официальных лиц. Их жен, детей и собак. Собаки получаются лучше всего. Немцы – тупые животные. Zugtiere 11 . – Акцент Ужа стал еще более ощутимым. – Я там женился, между прочим.
– На тупом животном?
Генау 12 . На корове. Симментальской.
Уж полез во внутренний карман пиджака и вынул тонкую пачку фотографий: женщины лет тридцати, типичной немки с круглым лицом и круглыми глазами («моя корова»), пухлого диатезного младенца («мой киндер»), двухэтажного, облицованного камнем дома с клумбой на переднем плане («мой хауз»), новенького «Мерседеса» цвета «мокрый асфальт» («мой ваген»). Было еще несколько снимков – Уж без коровы и киндера, но в компании жизнерадостных и почему-то потных бюргеров. На всех этих снимках Уж занимал одно и то же место – крайнее слева или крайнее справа.
Времена меняются, меланхолично думал Сардик, вполуха слушая, как Уж поносит пригревшую его Германию, вот ты уже и не центровой.
– Хреново там, да? – из вежливости спросил он.
– Душно. Как есть воздуху не хватает. И скука смертная. Тоска.
– Что же ты там сидишь? Возвращайся.
– В Рашку? Э-э, нет. В Рашку – ни за что. Лучше там, с коровой.
– Тебе виднее…
– Слушай, старичок… А Галка-Соловей как там?
Жива? Не спилась еще? А то я ей звоню, а меня все время посылают. Неизвестные мне люди.
Лет шесть назад Галка-Соловей была их с Ужом натурщицей. Сардик даже попытался влюбиться в нее, как обычно – без всякой надежды на взаимность. Дохлый номер – дружеские поцелуи при встрече и прощании, дружеское похлопывание по щеке: ничего другого Сардику не обламывалось. Уж – тот срывал весь банк, включая бесплатные ночи и совершенно бесплатную любовь. Все женщины, очутившись в компании Сардика и Ужа, как правило, выбирали Ужа.