Никто из его знакомых не оставлял книги Кокто на кухне или в туалете – с заложенными спичками или упаковками от презервативов страницами. Даже разговоров о Кокто не велось; о ком угодно, но только не о нем. Жан Кокто умер еще раньше, чем Борхес. У Борхеса была мать, а у Жана Кокто – Жан Маре. И опиум. Следует ли ожидать от курильщика опиума откровений в стиле Гаро? Сладковатый дым самокрутки пьянит Сардика, и ему кажется, что два пророчества задень – явный перебор.
– …Я готов назвать. Страница 143. Тринадцатая строчка… снизу.
Ёлка перелистала страницы, нашла нужную и с выражением прочла:
– «Прощайте, моряки, наивные обожатели ветров».
– Я не моряк, – быстро сказал Сардик.
– Я знаю. Ты художник и составитель ребусов. Бедные моряки…
– Да уж. Не повезло им.
– Зато ты хорошо готовишь какао. Предложение насчет какао еще в силе?..
***
… – Как его зовут? – спросила Ёлка.
– Альбрехт. Я ему уже черт знает сколько дозваниваюсь – никакого результата.
– Ты неправильно набираешь номер. – Совершенно невозможно понять, шутит она или говорит серьезно.
– Что значит – неправильно?
– Такие ленивые и необязательные номера нужно загонять в угол. А для этого в любом телефоне существует специальные кнопки. Нужно только знать, какие именно.
– Какие?
– Не скажу.
Она все-таки шутит.
– Давай наберем твоего Альбрехта – тогда увидишь что я права.
– Хорошо.
Сардик передал ангелу свой мобильник, прикрыл глаза и стал надиктовывать цифры: за время охоты на немца он выучил их наизусть.
– Готово! – сказала Ёлка и, приложив трубку к уху, махнула Сардику рукой: «Скройся!»
Он послушно вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Можно отправиться на кухню, где много чего есть: канистра с оливковым маслом, оставшаяся от тенор-саксофона Мчедлидзе, пакет с одноразовой посудой, оставшийся от Женьки; сломанный гриль (память о байкере Леопольдыче), неработающая микроволновка (память о любителе горячих бутербродов Иване Бабкине). Прессованные мезозойские залежи приправ – каждая из любовниц Ужа считала своим долгом завалить дом приправами. Галка-Соловей – смесью перцев: черного, белого и кайенского. Машка-Каланча – эстрагоном и сухим укропом, Верка-Герпес – бадьяном и уксусной эссенцией. И только Анька-Амаретто ограничилась пакетиком специй для приготовления глинтвейна. Старинная кофемолка, щипцы для колки сахара, щипцы для колки орехов, две ступки с пестиками (побольше и поменьше) – вклад самого Сардика. Помимо чисто утилитарных целей они служат реквизитом для натюрмортов. Есть еще связка лука, связка чеснока и две несъедобные тыквы-горлянки.
Одну из них когда-то принесла Шурик.
На кухне много всего, нет только какао.
Сардик дал себе слово, что намекнет на отсутствие какао, когда они выйдут из метро на Петроградке. Но они не поехали на метро, и не поехали на наземном транспорте, и даже(невзирая надень, который становился все чудеснее) не пошли пешком. Сардик немного замешкался, решая, какое количество денег оставить на чай официанту, чтобы не выглядеть сквалыгой («бабы больше всего не любят жадных мужиков» – и такая истина имелась в цитатнике Аньки-Амаретто). Недоделанному гарсону хватило бы и десяти рублей, а Сардик оставил целых тридцать. Жаль только, что ангел так и не увидел этого широкого жеста. Он упорхнул раньше, чем Сардик расстался с тридцаткой.
Но пугаться не стоило – и косичка, и стриженый затылок никуда не исчезли. Они просто переместились на стоянку у Перинных рядов. Сардик и глазом моргнуть не успел, как Ёлка открыла водительскую дверцу какой-то иномарки и села за руль.