За час, проведённый в горниле, хлебцы румянились, набухали, и от пекарни на все деревню расходился дивный аромат. Пока Збышек натирал чесноком горбыли, у двери собиралась толпа. Продавал он хлеб недорого: по серебряному дукату за четыре колобка.
Неудивительно, что и в этот раз у пекарни в назначенный час мокла под дождем ватага человек в двадцать. Поскольку Збышек первую половину дня навострял уши да пил пиво за долгие лета князя Вацлава, хлебный аромат не потянулся из пекарни в обычное время, и люди ворчали.
– Пан Збышек, никак проспал? – крикнул служка местного корчмаря и хохотнул в голос.
– Да сам и съел все, – отозвались хором две прачки.
– Зачем ему? Не в коня корм. Хлеб печёт, а тощий, как девица.
Снаружи грохнуло от смеха.
Збышек покачал головой. Он долепливал лишь четвёртый колобок и догадывался, что хлеб испечётся не раньше, чем лучи заката пробьются сквозь завесу дождя и погладят городские крыши.
– С чего, пан, начинать? – подала голос шляхтянка и сколь решительно, столь и неумело надела второй фартук. Он висел на гвозде со смерти отца Збышека – скорее, напоминание, чем одежда мастера.
Збышек удивлённо посмотрел на гостью.
– Не гоже шляхтянке хлеб печь, вельможная панна.
– Не гоже благочестивому пану твердить всем и каждому, что им «гоже» и что им «не гоже».
Конец ознакомительного фрагмента.