– Присядь. Ты хотел меня видеть?
Клерк уже сообщил ему мое имя, поэтому я сказал:
– Истинно так. Дело в женщине, которая когда-то была моей женой, – Джастриакин Лонгпит из Вина. – Я сел, едва не опрокинув стул: так меня смутило его равнодушие, запах которого я ни с чем не мог спутать. Он хотел, чтобы я поскорее Ушел. Он видел во мне досадную помеху.
– Ах да, мне принесли бумаги. Так что там с ней? – Образец веры вытащил из стопки на столе папку и начал перелистывать бумаги в ней.
– Сир-жрец, я ж ничегошеньки не знаю. Она здесь? Это твое ведомство пожелало, чтоб я явился к тебе.
– Ах да, теперь я вспоминаю. Она здесь, в камере в подвале. – Он сложил руки перед собой. – Мой печальный долг заставляет меня сообщить тебе, горец, что ее осудили за грех прелюбодеяния.
– Осудили? – заикаясь, выдавил я, отчаянно стараясь понять, о чем он говорит: я не был уверен, что правильно понял жреца.
– Да, ее осудил суд веры.
– Так ее собираются наказать?
– Ее вынесли смертный приговор: побивание камнями.
Я задохнулся.
– Смертный приговор? За прелюбодеяние?
– Верно. За такое преступление полагается смерть.
Он не мог бы поразить меня сильнее. Я чувствовал себя так, словно получил пинок в живот. Я начал судорожно искать слова, пытаясь найти какой-то смысл в ситуации, в основе своей смысла не имеющей.
Жрец ждал, все такой же вежливый и равнодушный. Я втянул воздух в надежде, что какой-нибудь запах подскажет мне, что делать, о чем спрашивать, что говорить. Не получив никакой помощи, я заставил себя думать.
– Прелюбодеяние? – наконец выдавил я из себя. – Раз так, то пострадать-то от этого мог только ее супруг. Какое отношение это имеет ко мне?
Глаза Образца веры сверкнули.
– Владыке Фелли, да святится имя его, было нанесено оскорбление. Владыка ненавидит любое осквернение закона, и разврат в его глазах – смертный грех. Твоя жена понесет положенное наказание.
Такого просто не могло быть! Я попытался успокоиться, найти какой-то логический путь положить конец немыслимому.
– Джастрия – из народа Небесной равнины. Она не из твоих единоверцев. Как же тогда можно говорить, что она согрешила против твоего бога?
Глаза жреца снова сверкнули, но он сдержал свои чувства: я даже ничего не учуял.
– Когда язычники вмешиваются в нашу жизнь, он или она должны подчиняться нашим законам. Таково наше право, дарованное нам повелителем Мекате и самим владыкой Фелли.
Все, что я сумел ошарашенно пробормотать, было:
– Джастрия вмешалась в вашу жизнь? – Я просто представить себе не мог, чтобы она связалась с кем-то из феллиан. Она всегда презирала их бредовую веру.
– Она соблазнила одного из правоверных.
У меня оборвалось сердце.
Ох, Джастрия, что же ты натворила?
Я сглотнул, все еще пытаясь найти какие-то доводы, которые остановили бы это безумие.
Думай, думай, же! Разве не гласит поговорка: «Говори с ткачом о шерсти, с флейтистом –омузыке, с женой –олюбви»?
Придется играть в их игры, раз нет другого выхода…
– Джастрия мне больше не жена, так что она не могла совершить прелюбодеяние.
– Ты с ней развелся? А где бумаги?
– Мы на Крыше Мекате не пользуемся бумагами, Образец веры. Я уже несколько лет не… э-э… не имел сношений с Джастрией. По нашим обычаям это означает, что мы развелись.
– Этого недостаточно с точки зрения феллианского закона.
– Вы не признаете наши обычаи? Ладно. Мы и в брак вступили по своим обычаям. Тут тоже никаких бумаг не было, значит, с вашей точки зрения, мы не были женаты. Ты не можешь обвинить в прелюбодеянии женщину, которая не выходила замуж.
– Ты играешь словами, пастух! И с истиной ты тоже играешь. Твоя жена развратничала и будет наказана.