– У них, наверное, есть специальное секретное агентство, которое следит за тем, чтобы в подпольных магазинах не ощущалось недостатка в ворованных записях.
– Не знаю, – сказал я. – Армия не особенно в восторге от людей, которые сами ставят себе имплантаты.
– Как Ральф? – напомнила Амелия.
– У него были иные достоинства. А начальство предпочитает, чтобы постановка имплантата четко ассоциировалась у людей с военной службой.
– Да, звучит и вправду немного странно… – сказал Риза. – Когда кто‑то умирает, ты чувствуешь его боль? Да я бы скорее…
– Ты не совсем понял, Риза. Когда кто‑нибудь умирает, ты в каком‑то смысле становишься больше. Ты разделяешь с ним смерть, и… – на меня снова, с внезапной силой, нахлынули воспоминания о Карелии, – и твоя собственная смерть после этого кажется не такой уж страшной. Как‑нибудь возьми такую запись. Потрясающая штука.
– Ты остаешься жить? Я имею в виду – они остаются жить в твоем сознании?
– Кто‑то – да, кто‑то – нет. Встречаются люди, которых ни за что не захочешь все время таскать в своей голове. И эти парни действительно умирают в тот миг, когда умирают.
– Но Карелии останется с тобой навсегда, – сказала Амелия.
Я помолчал – может быть, слишком долго.
– Да, конечно. И когда я умру, люди, которые будут подключены ко мне, вспомнят и о ней тоже и забудут о ней вместе со мной.
– Я не хочу, чтобы ты так говорил! – вздохнула Амелия. Риза, который много лет знал о наших отношениях, кивнул, соглашаясь с нею. – А то мне кажется, что ты как будто готов умереть в любое мгновение.
Я чуть не сорвался. Но сумел медленно просчитать в уме до десяти. Риза открыл рот, собираясь что‑то сказать, но я перебил его:
– А что, по‑твоему, я должен спокойно смотреть, как люди умирают, переживать вместе с ними их смерти, чувствуя все, что чувствуют они, – а потом приходить домой и спокойно спрашивать, что сегодня на ужин? – мой голос упал до шепота. – Что бы ты обо мне подумала, если бы мне не было от этого больно?
– Прости…
– Нет. Мне жаль, что ты потеряла ребенка. Но ребенок – это не ты сама. А мы все переживаем вместе, и более или менее принимаем это все в себя, и становимся тем, чем мы становимся.
– Джулиан, – произнес Риза натянутым тоном. – Может быть, лучше поговорить об этом как‑нибудь позже?
– Хорошая мысль, – подхватила Амелия, поднимаясь со стула. – Мне все равно пора домой.
Она подала знак официанту, и тот принес ее пальто и сумочку.
– Заказать тебе такси?
– Не нужно, – ровным голосом отозвалась она. – Уже конец месяца, – а значит, Амелия вполне могла потратить остаток положенных кредиток на поездку в такси.
У других уже не осталось свободных кредиток, так что я заказал несчетное количество вина и пива и напился гораздо сильнее тех, кого угощал. Риза тоже порядком назюзюкался, и его машина не позволила ему водить. Так что мы вместе с ним и моими двумя «бутсами»‑тел охранителями пошли пешком.
Я расстался с Ризой, отпустил телохранителей у ворот университетского городка и один прошел еще пару километров до дома Амелии. Накрапывал противный мелкий дождь. Никаких репортеров я не заметил.
Было уже почти два часа ночи. Свет нигде не горел. Я прошел к Амелии через заднюю дверь и только тогда подумал, что сперва следовало бы позвонить. Вдруг она не одна?
Я пробрался на кухню и добыл из холодильника сыр и виноградный сок. Амелия услышала, что на кухне кто‑то есть, и вышла, протирая глаза.