Я ничто, только суперзаряженный генератор высоких чувств, уносящийся на холостом ходу в сумасшествие.
Я ничто, только катастрофическая противоположность всем хомосапиенсам.
Возможно, я только вера в энное число милых девочек, похотливых самок, блудливых женщин, кои были бы счастливы погружаться со мной в разнообразные глубины разврата — цепляясь за эту крохотную надежду, словно за колечко в пирсингованном капюшоне клитора, я болтаюсь под иллюзорной негой над унылой бездной бытия.
О головокружительный, бесконечный вселенский трах, смилуйся! Не надо мне монашества, не нужно мне кастарции! О Мир Секса, я — брошенное дитя Твоё, буду смиренен. Я буду входить в Тебя, астрально, через милых девочек в сновидениях. Я буду сидировать раздачи на порнолабе. Незаметно, я всегда буду где-то рядом, такой невольно противоположный, как отражение в луже».
На автора, тем временем, напала какая-то сказочная, томительная блажь. Просто он очередной раз обратил внимание, осознал и принял на веру, что вокруг, на самом, мать его, деле, происходит нечто невероятное! Казалось, что если попросить «шеф, давай на взлёт» — у автомобиля выросли бы такие же чёрные, из металлических чешуек, драконьи крылья, и они спокойно полетели бы куда-нибудь в Дубаи, где были бы почётными гостями и членами жюри всемирного конкурса "Андрогин Вселенной", где раздавали бы высшие баллы своим даркушным, олдскульным и пансексуальным товарищам; а потом началась бы массовая оргия и попойка, распространяющаяся в самолёты — битком набитые фрикоидной порноармией аэробусы! И особые дивизии боевых агендеров в чёрно-розовом камуфляже покоряли бы Амстердам, Берлин, Париж, Прагу, Мадрид, Квебек и Сан-Франциско, и был бы большой праздник, свободная любовь, самореализация! Мир и любовь! А потом он проснулся бы в своей кровати, в компании бонга, каких-то пустых пакетиков, бутылочек от декстрометрофана, и всё встало бы на свои места.
Нечто чуть менее удивительное происходило же прямо сейчас.
Город проплывал за окном сплошною трансовой полосой. Однако он умудрился вскользь заметить на большом доме аппетитно бежевого, как печенье, цвета — развевающийся американский флаг, какбы передающий привет из этой его горячей фантазии о большом внешнем мире. Вскоре, постояв на красном, они повернули направо — и теперь, с бандой небоскрёбов позади, нарисовалась на переднем плане сталинская высотка и гостиница по-совместительству.
Чёрный седан проехал вдоль парковки, сплошь заставленной его собратьями и одноклассниками, и направился под обширный козырёк главного входа. Света закрыла книгу, расплатилась с водителем, и заглянула в глаза своему мастистому зверьку — что-то с ним было не как всегда, если у него, конечно, вообще бывало какое-то стабильное состояние. Он её взгляд получил и обработал, поняв, что надо идти. Тяжелая дверь лайнера о четырех колёсах неожиданно податливо распахнулась. Некий большой и опрятный человек, видимо таскающий багаж, в несколько секунд соображал, понадобятся ли его услуги. Какие-то мужчины курили в стороне, тупо и любопытно глазея. В другое время здесь наверняка было бы людно. Она преспокойно повела его за руку — впереди возвышались три пары большущих входных дверей. Швейцар обогнал их и пустил внутрь.
За приёмной стойкой их оформлением занялась приятная зрелая женщина, быстро и машинально выполняющая свою работу, и вопреки ожиданиям, без каких-либо лишних вопросов. Кроме неё был ещё мужчина, скорее всего, охранник под прикрытием. В фойе оказалось по углам несколько человек и одна компания, все немного покосились, да и только. Нашей парочке это, разумеется, было до лампочки. Завершив формальности, они оказались в лифте.
V: НАД ПРОПАСТЬЮ В МЕХАХ
Роскошный и прохладный кубик кабины, претерпевая славный гул, незаметно поднимался на двадцать третий этаж. Они ровно, с пустыми лицами, стояли перед большим зеркалом, как призраки сестёр-близняшек из "Сияния". Затем его сознание начинало меркнуть. На самом деле, ему просто было тяжело от весьма понизившегося давления, которое начало набирать обороты ещё под конец тура-де-москау. В таких состояниях он чувствовал себя отслужившей своё рок-звездой. Внезапно, они оказались у двери. Света открыла и вошла в номер первой.
За большим окном стоял батареей, гордо сияющий и уносящийся вдаль, будто кусок Токио или Лас-Вегаса, новый арбат; вскрытая вена москвы реки лежала спокойно; в окне слева скучало здание правительства среди изрядно уже истаявшей темноты раскинувшегося позади парка. В центре жилой комнаты стоял даже не лакомый кусок, а целый торт очаровательной кровати о светлом, нежном, пористом постельном белье. Она оглянулась на него, и оба подумали, что теперь никаких преград нет. Интрига ситуации была похожа на звук зафуззованной породистой бас-гитары, и заигравший в сердцах рифф рисковал распалиться до откровенной, прямо-таки призывающей на танец, похоти. Юзернейм, не смотря на своё состояние, как-то умудрился перезагрузиться, и глаза его вдруг загорелись. Света невинно улыбнулась, он живо подошел к ней, взял за запястья, и с нежным усилием переместил феминочку в центр комнаты, где они сели на устланный роскошным ковром пол. Юзернейм преисполнился мысли, но озвучить не мог — воодушевлённо ловил губами воздух, вдруг зажмуривал глаза и улыбался, беззвучно смеялся. Внезапно, блеснув в глазах обратной стороною луны и обретя совсем блаженную улыбку, он потянулся к ней, будто бы поцеловать, но вдруг шёпотом на ушко спросил:
— Света, а вы не боитесь смерти?
Она этому ничуть не удивилась, и поразмыслив, отвечала в полголоса:
— Хотелось бы сказать нет, но… Привыкла к жизни, наверное. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что это, наверное, одна из моих любимых тем. И ещё это в некотором смысле имеет значение, — она повернулась к нему и прицелила выпытывающий взгляд, — ну, значение, когда составляешь мнение о человеке. Но не в нашем случае, конечно, — улыбнулся он, проморгался, закрыл глаза и потёр виски. — В нашем случае один лишь факт… То, что вы решили остаться сейчас наедине с таким… Воплощением безобразия! Уже гарантирует, что вы ничего не боитесь…
«И пусть меня потом не обвиняют, что я убил милую девочку, чью-то дочь, сестру, подругу. Она ведь сама пошла», — пояснил он неоднозначность положения своим особо просвещённым инопланетянам.
— А ты не боишься? — с какой-то замысловатой, холодной уверенностью произнесла она.
— А чего бояться? Возьмёт и настанет. Это же естественно, следует абстрагироваться и принять как должное.
— Так-то оно так, милый, но как насчет леденящего душу страха неведения?
Светочка поднялась, не сводя глаз с озадаченного собеседника, и очень эротично, выгнув спинку, сбросила мантию. Йусернэйм заворожённо наблюдал, вальяжно развалившись на локтях и вытянув ноги.
— Знаете, поисковая система моего мозга не находит результатов по запросам о страхе смерти. Скорее всего, моя психика блокирует и не позволяет воспроизводить демо-версию такого переживания, как его не назови. Осознание же собственной смертности не вызывает у меня вообще никаких эмоций. Впрочем, кроме вашей персоны и нашего времяпровождения у меня мало что вызывает очень сильные эмоции.
Говорил он тихо, совсем не моргая и с редкой серьёзностью в выражении лица. Суккуба, всё также пристально смотря, подошла, перешагнула и встала над ним. Взгляды встретились, и в гробовой тишине мизансценка продлилась около минуты. Наконец, Йусернаме улыбнулся и громко заявил:
— Не томите же, Света, я жажду расцеловать вас!
— А ты у нас, однако, бесстрашный покойничек, — сказала она, глядя сверху вниз, и элегантно присев, оказавшись лицом к лицу, прошептала: — Чтож, ты заслужил этого.
Они упивались страстью ненасытно и жарко, будто после долгой разлуки. Градус похоти поднялся до отметки нескрываемой жажды — его пальцы уцепили топик и потянули вверх; их руки, ладони, пальцы спешили везде и повсюду; в глазах не оставалось ничего, кроме захлестывающего транса одержимости. Его пульс колотился бешено, тело билось мелкой, сладостно-оргазмической дрожью, в глазах меркло, изнутри Юзернейм неясно ощущал какую-то новую, всё затмевающую энергию… И через несколько мгновений, с ярким отблеском сбывающейся на глазах мечты, потерял сознание.
Когда он очнулся, за окном было темно — город окутал плотный смог, в мутном воздухе висела зеленоватая пыльца, доносился легкий запах гари. Комната наполовину освещалась одним лишь бра, висевшим на стене за ним, что выглядело романтично, но он был здесь один. На нём была всё так же расстегнутая рубашка, и никаких новых повреждений. Самочувствие было отличным. Юзернейм вышел из комнаты в коридор, где горел свет. Ощущался сильный сквозняк, и он интуитивно направился посмотреть, в чём дело. Коридор поворачивал, и уже отсюда обозревалась тёмная кухня с распахнутыми створками окна и гладким силуэтом Светы по центру, против утратившего признаки времени тусклого неба. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она стояла на карнизе, в чем мать родила, лицом к городу.
— Не пугайте так, кошечка. Идите сюда. Извольте на руки?
Молча, и как ни в чем не бывало, она обернулась и шагнула на подоконник, вдруг прыгнула вверх и сию секунду, чёрной пушистой массой, ударилась об пол и промчалась, звонко прошкрябав когтями, прямо под его ногами. Йусернэйм настолько растерялся, что тупо нашарил по стене включатель света и нажал.
Вот кухня, окно открыто, и Светы здесь нет. А кто же стоял на окне? Померещилось, стало быть? Ведь померещилось? Допустим. А кошка? Какая кошка? А он же ведь к кому-то обратился, назвал кошкой? О Дьявол…