Затем полусотник пошептался с Ольтом и, как не было им жалко Кольта, пришлось оправлять его обратно под непрекращающийся дождик. Бенкас, узнав, что все его проблемы решаемы, а некоторые даже прямо сейчас, не пожалел отправить с ним свои две телеги, запряженных свежими лошадьми, на которых разместились выкупленные Бенкасом крестьяне для Карновки. Тем более, что обратный путь телеги должны были проделать с грузом той самой соли, которая столь срочно оказалась ему необходима.
Перед отправкой небольшого каравана Ольт пошептался с Кольтом за дверью и вручил ему берестяной свиток. Затем свои инструкции дал ему Леко и, хотя он, как мог старался понизить свой голос до того, что он называл шепотом, все равно отдельные слова доносились из плотно закрытой двери. Во всяком случае по этим обрывкам любой бы мог догадаться, что где-то недалеко стоит воинский отряд, и что, как ни странно, успокаивающе подействовало на Бенкаса. Проводили спонтанно собранный обоз и уже не торопясь, так сказать с чувством выполненного долга, уселись дальше пить отвар, тем более, что Бенкас ни в какую не хотел отпускать дорогих гостей и даже слышать не хотел, что они могут заночевать где-то еще, кроме как не в его дома. Он уже и воду приказал нагреть для помывки. Что такое баня здесь не знали, но местные не были уж совсем дикарями и по крайней мере знали, что такое чистота. Поэтому здесь существовало такое понятие, как мойни, помещения, предназначенные специально для помывки. Гости не особенно и отказывались, были у Ольта еще пара вопросов к Бенкасу. Постепенно разговор незаметно перешел к делам в самом Узелке. Жалобы купца на то, что в городке стало совсем невозможно жить из-за притеснения властей перемежались иногда точными вопросами, наводя вопросы на тех или иных людей. Леко потихоньку самоустранился от беседы, лишь кивая головой, когда обращались непосредственно к нему, и нить разговора незаметно и ловко перехватил Ольт. Бенкас и сам не заметил, как все больше обращается к мальчишке.
— Эх, малой, если бы ты знал, как трудно стало жить в Узелке, — грустно, совсем по бабьи, подперел ладонью подбородок купец. — Даже дружина стала ворчать, что управляющий совсем жизни не дает.
— А что так? Уж дружинникам грех жаловаться на жизнь. Грабь потихоньку крестьян и живи себе припеваючи.
— Какие крестьяне?! — замахал рукой Бенкас. — Сбор налогов закончился, зерно закупили, у кого деньги были. Им теперь к зиме приготовиться бы, а в городок их теперь и пшеничным калачом не заманишь. Всех этот кровопийца-управляющий разогнал. А кого теперь дружинникам щипать? Городских? Так те сами с хлеба на воду перебиваются, да и как их тронешь? Попереженились все с местными, родственников заимели, кого не ткни пальцем — так брат или сват, или, не дай Единый такого, теща. Городок-то маленький. — Бенкас на пальцах показал, какой маленький, этот Узелок.
— Так что тогда дружина не поднимется? У них же оружие, сила и договор должен быть. — Ольта и в правду интересовал этот вопрос.
— А, — махнул рукой Бенкас, — дружина, одно название, что вояки. — Он презрительно оттопырил нижнюю губу. — Обленились, мечи одевают только на дежурстве, и то некоторые не хотят таскать такую тяжесть. Кушать-то хочется, с графского управляющего жалованья можно только вместе с руками оторвать, вот и занялись кто, чем может. Кто сапоги шьет, кто одежду, трое кузницей занялись. Кузнеца-то управляющий за долги продал, а кузница с инструментом осталась, вот эти трое на нее и нацелились. Вначале передрались, но потом как-то договорились, сейчас все вместе работают. А кто-то в примаки пошел, землю пашут. Про службу вспоминают только когда дежурство настает. И никому неохота шум поднимать, управляющий-то все к уху графа ближе. Что он там ему напоет, один Единый знает. Хотя ворчат конечно. Но сотник их крепко прижал, они с управляющим из одного котла хлебают, одного помета щенки. А еще перед отъездом приказал мечи и копья начистить, с кем-то воевать собрался. А с кем тут воевать? С крестьянами что ли?
— А может надумал карательный поход провести, как пятнадцать лет назад?
Бенкас испуганно приоткрыл рот от неожиданного предложения, замер обдумывая, затем опять махнул мясистой пятерней.
— Не дай Единый такому повториться. Чтобы у тебя язык отсох — такое говорить. Ты еще совсем малой и не знаешь, что тогда творилось, а я хорошо помню, — Бенкас содрогнулся, видно и в правду что-то вспомнив. — Пронеси нас мимо такого несчастья. Да и люди сейчас не те, ни крестьяне, ни дружинники.
— А вот скажи нам, Бенкас, только ли отдавать налог уехал управляющий? Может ты слыхал что?
— Что-то слышал, но слух к делу не пришьешь, а понапрасну наговаривать — не дело.
— А кто точно знает?
— Так сотник и знает. Они все вместе делают и тут он должен быть в деле.
— Хм, сотник? Кто таков? — подал голос Леко, почувствовавший потенциального врага.
— Господин сотник Бухенбильт Железный, пятый сын какого-то барона. Благородный из местных, но рычит на всех так, как будто он единственный потомок всех северных князей сразу. Такая сволочь, что сами северные князья перед ним кажутся ласковыми котятами. Второе имя получил за, что постоянно ходит весь в железе и говорят, что не снимает доспехов даже во сне. Врут конечно.
— И где этого «железного дровосека» можно найти? — опять вмешался Ольт.
— А чего его искать? Он каждый день на плацу перед казармой гоняет стражников. Тех, кого поймает. Они его как увидят, то как тараканы разбегаются. Кто в караул, кто по фиктивному договору об охране жилища, у кого-то сразу живот прихватывает… — Бенкас тяжко вздохнул и не совсем логично, но с чувством добавил, — говорю же, сволочь.
— Видно тебе тоже успел на мозоль наступить. — не столько вопросительно, сколько утверждающе пожалел его Ольт.
— Да у кого только он не потоптался, причем в буквальном смысле. Недавно одного старика ногами до смерти затоптал. Тот рыбачил и рыбу продавал, а в тот день ничего не словил, старый уже, сеть тяжело таскать. А этому, видите ли рыбки захотелось, а рыбки-то нет, ну и забил старика до смерти.
— Постой, это не тот старик, который после сапожника вселился в его жилище у реки?
— Ну да? А вы что тоже его знали?
— Да так, слышали кое-что. — Ольт помрачнел, следующим их адресатом, по которому он хотел пройтись, был этот рыбак, которому когда-то Оглобля передал свою хижину при переезде в Карновку. — Насколько я помню, у него же вроде какие-то дети оставались?
— Оставались, — подтвердил купец, — то ли внуки родные, то ли приемыши какие-то. Умрут теперь, навряд ли зиму переживут. И идти им некуда и не к кому, такие же нищие все вокруг, да и этого железнобокого боятся. Тот такая скотина мстительная… Сволочь.
— Понятно… Ну чтож, мы наверно в мойню сходим с дороги? А то в дороге намерзлись.
— Да, да, конечно. Заболтал я вас. Строкис, проводи людей до мойни.
Конечно мойня — это не баня, но горячая вода и жар от емкости с ней сделали свое дело и из мойни лесовики вышли розовые и избавившиеся от того промозглого холода, который проник в них казалось до кости. Строкис принес им не новые, но чистые рубахи и штаны, а их грязную и мокрую одежду забрала на стирку служанка. В комнате их уже ждал накрытый стол. Поужинали простой, без изысков, но сытной крестьянской пищей и улеглись спать. Долгая дорога и ненастная погода вымотали всех.
А утром Бенкас, даже не дождавшись завтрака, потащил их к телеге, и Ольт понял, что того на самом деле сильно прижало. Двум десяткам мешкам соли он обрадовался, как будто увидел близких родственников после долгой разлуки. Это давало так необходимую ему передышку и при этом позволяло сохранить в неприкосновенности уже налаженные торговые связи. Конечно двадцати мешков было маловато для тех высот, куда устремился Бенкас при помощи своих лесных партнеров, но Ольт ему пообещал, что обоз с солью должен прибыть максимум через десятицу. Перспективы перед Бенкасом маячили самые радужные и он искренне радовался, выкинув на время из головы вчерашние мрачные разговоры. Так как на улице продолжал моросить мелкий нудный дождик, то по его распоряжению телегу с товаром загнал в сарай, где уже висели весы и там занялись взвешиванием, после которого соль оставили тут же в сарае в ожидании торговых партнеров, должных приехать со дня на день. Остальной товар рассортировали, основную часть оставили тут же в сарае, а малую вместе с Строкисом отправили в лавку. Тот словно заправский купец, хотя почему «как», еще маленький, не очень опытный, но уже делец, который чувствовался в каждом решении и поступке молодого человека, взял на приход товар, все взвесив и записав на бересту ассортимент и количество, загрузился в свою телегу и, даже не позавтракав, отправился в родную лавку. «В лавке поест, — объяснил Бенкас на немой вопрос Ольта, — там все есть для перекуса».
Завтракали долго и обильно. Как уже давно объяснил Карно, так плотно с утра набивать желудок было здесь в обычае, ведь до обеда или ужина еще надо было дожить. А если и доживешь, то никто не гарантирует, что будет что закинуть на зуб в полдень или вечером. Такая уж здесь была жизнь. Поэтому Ольт молча доедал опостылевшую кашу, с тоской вспоминая то время, когда в его меню каша присутствовала только в мечтах. Избаловала его Истрил. После наконец закончившегося завтрака все разошлись в разные стороны по своим делам. Бенкас кинулся в сарай подсчитывать свои ожидаемые прибыль и убытки, а троица лесовиков вышла на улицу под все не кончающийся дождик.
— Куда идем? — деловито поинтересовался Леко.