В нем я также с удовольствием указал благотворное влияние взвешенной позиции Татьяны на других студентов. Они также стали вдумчиво подходить к решению поставленных перед ними задач. Даже Тень. Мне пришлось признать, что он особо преуспел в уверенной аргументации предлагаемых решений. Но, впрочем, не в их разнообразии. Он все также ограничивался прямолинейным устранением подопечного — либо из опасной ситуации, либо из сферы наших интересов. Что также нашло место в моем отчете.
Одним словом, без всякой предвзятости, в подготовительном курсе хранителей Татьяна определенно выгодно отличалась от остальных новичков. С особым нетерпением я ожидал практической части этого курса. В конце концов, многие необходимые навыки она сама совершенно естественно освоила, и с методами воздействия на человека была не понаслышке знакома — не просто, как объект оных, а с подробнейшими объяснениями опытного профессионала. Оставалось лишь намертво закрепить мысль о том, кого первым рекомендовать для распределения в наш отдел, в головах наших инструкторов.
К этой задаче Татьяна тоже подошла вдумчиво. Я бы сказал, исключительно взвешенно. В смысле, она взвесила важность неотразимого впечатления на инструкторов и решила исключить малейшую возможность осечки. Потренировавшись на единственном безответном, ничего не подозревающем и не готовом к внушению объекте. Который, темные его побери, сам объяснял ей в свое время значимость эффекта неожиданности.
Ощутив вторжение, я оторвал взгляд от своих записей и грозно обвел им Татьянину группу. Кто посмел с вышестоящей инспекцией фамильярничать? Но они все сидели с опущенными глазами и с разной степени сосредоточенностью на лицах. Ладно, молодые еще, подумал я, и решил ограничиться воспитательным приемом, небрежно отбросив мысленное щупальце и послав в том же направлении легкий подзатыльник невеже, кем бы он ни был.
Щупальце вернулось, обретя в процессе прочность и вес тарана. Который вбивал мне в сознание необходимость отложить ручку, закрыть блокнот и посмотреть на Татьяну.
Я сделал только последнее, надеясь взглядом призвать ее к порядку. Она сидела с легкой улыбкой на лице и, заметив мою реакцию, подняла на меня глаза и театрально захлопала ими. Глядя на нее в упор, я вежливо, но твердо отвел щупальце внушения в сторону.
В голову мне словно торпеда ворвалась. И взорвалась там, придавив взрывной волной все мысли. Кроме одной: прекратить хмуриться и улыбнуться Татьяне.
Разозлился я не на шутку. Я хоть раз с ней так бесцеремонно обращался? Она хоть раз заметила, как я — еще в невидимости будучи — на нее влиял? Сколько раз я ей потом объяснял, что основная задача внушения заключается в том, чтобы мягко и ненавязчиво подвести человека к верному решению? И то — тогда она меня обвиняла, что я ее палкой по правильной дороге гоню. А сама сейчас, что, за булаву взялась?
Мне очень хотелось выбить эту инородную мысль из сознания и зашвырнуть ее туда, откуда она пришла — да так, чтобы там набатом загудело. Но не мог же я на Татьяну руку поднять, пусть даже воображаемую.
Нужно было не проучить ее, а научить. Показать ей недопустимость такой грубой бесцеремонности с чужим сознанием. Напомнить ей, кто себе позволяет вторгаться в чужие мысли — вместо того чтобы слегка направлять их.
Я выставил блок, представив себе картинки самых ядовитых расцветок и уродливых форм.
Через мгновение у нее окаменело лицо, и до конца занятия она меня игнорировала.
И после него умчалась так, словно эти картинки все еще ее преследовали.
И, когда я ее догнал, тут же набросилась на меня, перекладывая с больной головы на здоровую.
Кто ее стенобитной бабой ударил?
У меня зачесались руки. Обе. Это на Татьяну я их поднять не могу, а не на того, кто сегодня не только на меня, но и на нее напал. Если бы он меня врасплох не застал, я бы сразу понял, что не имеет эта агрессия ничего общего с моей Татьяной.
И я даже догадывался, кто это мог быть.
На следующий день после занятий я попросил Тень задержаться.
— Если мне не изменяет память, Вы просили меня указывать на Ваши ошибки? — начал я с очень легким оттенком вопроса.
— Да, пожалуйста, — с готовностью отозвался он.
— Вам вчера велели внушать или сознание ломать? — прямо спросил его я.
Нужно отдать ему должное, он не стал отнекиваться и изображать невинность.
— Извините, — пробормотал он, отводя глаза, — я не должен был на Вас практиковаться.
— Ну почему же, я рад, что Вы меня выбрали, — растянул я губы в усмешке. — И для начала хотел бы узнать, почему.
— Мне казалось, — помедлив, произнес он, — что воздействие на Вас соответствует наиболее приближенным к реальности условиям.
Я прищурился, соображая, комплимент ли только что услышал или оскорбление.
— О готовящемся внушении не предупредили только Вас, — пояснил он. — С другой стороны, с Вашим опытом Вы должны были хуже поддаваться воздействию — так же, как люди.
— Кто Вам такое сказал? — не сдержал я удивления, и уточнил: — Насчет людей.
— Люди легко поддаются воздействию только себе подобных, — уверенно заявил он. — Иначе ангелам не приходилось бы влиять на них денно и нощно.
— Это Ваша первая ошибка, — припечатал я его. — Люди легко поддаются любому влиянию, и у ангелов для него намного больше возможностей. Что возвращает нас к моему первому вопросу.