Древний, престольный город,
Вечность осиротевший
Без истинного короля.
Ветер примчался в город
С каменных склонов Грорэ.
Он выдувает песню,
И мертвеет земля.
Поставив точку лишь в конце третьего листа веллума, его высочество почесал пером кончик носа. Нос был совершенно прям, средней длины и ни под каким углом и светом не походил на наследие рода Яльте. И он пришёл в себя, развоплотился в Сезара ви Котронэ — камергера, друга и лицедея. Судя по верноподданническим, благостным и даже восторженным лицам горожан Кармоны *, лицедея великого. Райнеро бы следовало обидеться. Подопечные, обязанные ему жизнью вполне сносной, не упомнили правителя в лицо и счастливо приветили самозванца. Для них он был на своём законном месте. Однако, если бы каждая зима в Валентинунья не разыгрывалась разгулом стихии, можно было бы подумать — это сама природа восстала против авантюриста. От ветра, гнавшего с моря шквальные дожди, гнулись деревья, гудели крыши, бежала по замощённым улицам вода. Но за ночь этот ветер сменялся другим, тёплым, что жил на той стороне пролива. В присутствии гостя из Вольпефорре даже собирались распускаться цветы. Но он не гостил подолгу, ветра менялись обратно, и в Валентинунья снова расходилась стихия. Как сегодня.
Солнце забыло город,
Светлопрестольный город.
Рассвет ли, закат ли — где вы?
Солнце в вуали-туче.
Луна забредает в город,
Цвет гнили, могильный холод,
И нет здесь дурнее гостя,
Кому белый свет наскучил?
Дар драматика олицетворял принца-изгнанника с солнцем, а самозванца — с луной. Дворец Валенто едва ли позволил Сезару вообразить себя хозяином. Казалось, из-за него Валенто погрузился в поистине лунный мрак. Гладкие каменные стены больше не затмевали сиянием солнце, аркада галерей сужалась от арки к арке, желая сдавить, не пустить дальше, мозаика размыкалась у него под шагами, выбивая из равновесия, лишая опоры. Лимонные деревья в патио, нагие, удручённые, и те не надеялись на весну. Пожалуй, Сезар бы предпочёл, чтобы Валенто и дальше прикидывался двойником палаццо Пьядже, резиденции Сиджизмондо Джудичии. Лучше бы самозванцу и впредь мерещились ожившие статуи, кинжалы из-за угла и босоногие, одетые лишь в мрачновременные хитоны принцессы Джудиччи.
Однако хуже всего самозванцу приходилось в покоях принца. Нет, сюрпризом было не то, что тот содержал для своих мимолётных девиц целую гардеробную, из которой они уносили домой столько нарядов и украшений, сколько могли. Будучи камергером, Сезар следил за порядком в ней. Играя принца, не оставлял любовниц без подарков. Но он не знал, не имел права знать, что Райнерито хранит куклу своей рано умершей сестры, первую шпагу, свои стихи, переплетённые им самим, ранние сонеты Сезара. Самым же большим, неловким откровением стала дверца в молельню, спрятанная за тапестри на диво благопристойным. Сезар заглянул внутрь только раз. С фрески во всю стену на него кротко посмотрела златовласка, облачённая в тунику выше колен. Были времена, когда Блозианка носила земные одежды и походила на женщину не меньше, чем на святую. Сезар не переставал удивляться, как в Райнеро уживались высокая отчаянная любовь к Деве и другие… качества.
Где ты, король? Твой город,
То древний, то юный город
Занял чужак в короне,
Вечность твоей по крови.
Ай, пропадает город!
Это ль, король, не повод?
С солнцем ты, как с невестой,
Вставай наконец-то вровень!
Внутри словно раскололо молнией статую, скрытую под чужой личиной. Сезар изламывал перо на части, пинал ножку стола, извивался в кресле. Осколки вонзались в изнанку плоти, напирали, тщились пробиться наружу. Да, рвануть бы из самого себя! Рвануть бы прочь — вольным, лёгким, ничьим! Он покричал в потолок, пробитый квадратами кессонов, сквозь такой у него на глазах когда-то вылетел на волю дух. Надрывный и всё равно тихий, крик пугал, и Сезар сменил его стоном в кулак. Осколки внутри него опали на дно души и собирались лежать тихо-тихо. До следующего раза.
Сезар выдохнул, уронил взгляд на стопку чистой бумаги. Сегодня можно. Он напишет. Позволит сердцу плакать для той, которой не страшно доверить эту тайну и многие другие.
Новое перо порхало по листку бабочкой, слог был цветист, словно пыльца её крыльев. Всего несколько личных строк, не больше страницы, он заслужил, он выстрадал! Увлекшись, Сезар не услышал прихода слуги — понял только по стуку. Слуга осторожно спросил, всё ли с графом ви Котронэ в порядке, затем принялся докладывать о визитёре у чёрного хода. Так Сезар понял две вещи: слуги Валенто не просто состоят с ним в сговоре ради принца, но и сочувствуют как Сезару ви Котронэ, не обвиняя в перехвате у Райнеро власти; просит крова эскарлотец, приехавший в карете и с тремя конными сопровождающими. Представляться отказывается, лицо скрывает под капюшоном. Велев накрыть к ужину в Малой столовой, Сезар выпрыгнул из кресла и поспешил из комнат вниз.
Пока он крался по лестнице к чёрному ходу, у него замирало дыхание, гремело раскатами сердце. Вдруг Райнерито?! Ну хотя бы Мигель! Если впрямь кто-то из этих двоих, Сезар наконец-то предстанет самим собой. Если же это чужак, придётся быстро входить в образ принца… Он остановился в нескольких ступенях от масляной лампы, подвешенной у подножия лестницы. Надежда не оправдалась. Незнакомец с волнистыми волосами и длинным, тонким носом, отдав слуге плащ, передёргивал плечами от холода и стряхивал с пристёгнутых рукавов колета капли дождя. Принц Рекенья слыл внимательным и заботливым к гостям, даже тем, которые не ведали, к кому постучались.